Хуже всего было вот что: и учителя, и воспитатели, и вообще большинство людей считали, что я веду себя плохо, даже когда я на самом-то деле изо всех сил пытался быть добрым и хорошим. Поскольку намерения у меня были наилучшие, тем болезненнее было то, что Чаки не пожелала со мной общаться. Раньше я наблюдал, как мои родители беседуют с другими взрослыми, и решил, что мне удастся поговорить с Чаки. Но я упустил из виду главное: чтобы разговор состоялся, необходимо участие обеих сторон. А мне как аспергерианцу этого было не понять. Никак.
Больше я с Чаки никогда не общался.
Завязать общение с другими детьми я тоже не пытался. Чем больше все меня отвергали, тем больнее и обиднее мне было, и тем больше я замыкался в себе. Но обиды не показывал – потому что не умел.
Куда лучше давалось мне общение со взрослыми. Мои обрывистые бессвязные реплики вовсе не губили беседу на корню. Кроме того, взрослых я слушал внимательнее, чем сверстников, потому что считал – взрослые и знают больше. Взрослые занимались взрослыми делами. Они не играли в игрушки, поэтому мне не приходилось показывать им, как правильно играть. Если я пытался погладить взрослого палочкой, он обычно отбирал ее. При этом взрослый не унижал меня – крика не поднимал и ябедничать старшим не бежал. Взрослые всегда все объясняли, поэтому я у них многому научился. А дети объяснять не умели.
Большую часть времени я играл в одиночестве со своими игрушками. Мне нравились самые сложные, особенно кубики и конструкторы. До сих пор помню вкус «Бревен Линкольна»[3] – я их грыз, а еще строил из них разные конструкции: можно было возводить хоть крепости, хоть дома, хоть ограды. Когда я подрос, то получил в свое распоряжение очень сложный конструктор, «Умный конструктор», из которого можно было собирать машинки. Я им очень гордился.
Машинки и конструкторы меня никогда не обижали. Они задавали задачку, бросали вызов, когда я раздумывал, как же их правильно собрать. Но они никогда меня не обманывали и не причиняли боли. Я был им хозяином, и мне это нравилось. С машинками и конструктором было спокойнее, чем с людьми. Еще мне почти всегда было спокойно с животными. Когда меня водили гулять в парк, я гладил чужих собак. А когда родители подарили мне пуделя, я подружился и с ним.
– Смотри-ка, Джон Элдер, кого тебе прислал дедушка Джек! – сказал отец. (Родители назвали меня Джоном Элдером Робисоном в честь прадедушки Джона Глена Элдера, который умер еще до моего рождения.) Отец привез домой лохматого, невоспитанного пса, судя по всему, выбракованного из какого-то пуделиного помета. У пса, наверно, были врожденные дефекты. Но я всего этого не знал и смотрел на пуделя как завороженный. Пес зарычал на меня, и, едва отец опустил его на пол, напрудил лужу.
Пуделя я не испугался, он ведь был настолько меньше меня. Правда, я еще не знал, что и у мелких собак имеются острые зубы.
– Пуделя – умнейшая порода, – сообщил отец.
Пес, может, был и умный, но не очень-то дружелюбный. Я назвал его просто Пудель, и тем заложил многолетнюю семейную традицию называть животных по их породе. Я не очень-то понимал, что делать с собакой, поэтому все время пытался разобраться – тискал пуделя и дергал за хвост. Каждый раз, как я сжимал его слишком сильно, пудель меня кусал. Иногда до крови, и тогда я плакал. Годы спустя я рассказал об этом матери, она ответила: «Джон Элдер, что ты такое говоришь, Пудель никогда не кусал тебя до крови! Попробовал бы он – мы бы мигом убрали его из дома». В ответ я смог лишь сказать: «Но для маленьких детей и маленькие укусы – дело серьезное». Именно так мне и запомнилось: что Пудель сильно кусался.
Однажды я запер Пуделя у себя в комнате, а он вырвался на волю – прогрыз лазейку в двери. Мы нашли его на заднем дворе, он грелся на солнце. Увидев, на что способен Пудель, я тоже попробовал погрызть дверь. Но мои зубы лишь оставили едва заметные вмятинки на краске, и все. Мне не удалось откусить ни щепки. Тут я понял, что зубы у Пуделя очень острые. Вскоре я приучился прятать все свои игрушки на ночь. Если я забывал об этом, Пудель ночью их сгрызал.
Родители невзлюбили Пуделя, потому что он грыз мебель. Но, несмотря на это, мы с псом постепенно сдружились. Правда, я всегда держался с ним настороже – никогда не знаешь, что пес сделает в следующее мгновение.
Обстановка у нас дома была не очень-то радостная. Пудель сгрызал мои игрушки и кусался, а родители все время ссорились. Как-то ночью меня разбудил их скандал за стеной – они часто ругались по ночам, когда думали, будто я сплю. Меня их ссоры всегда пугали и выбивали из колеи, но на этот раз мать не только кричала на отца – она еще и рыдала. Обычно она не плакала.
– Ма! – как можно громче позвал я, чтобы она наверняка услышала и отозвалась.
Мать вошла в комнату, погладила меня по голове и сказала:
– Все хорошо, Джон Элдер, спи.
И тут же вышла.
Это мне совсем не понравилось. Обычно она сидела и гладила меня по голове и напевала мне песенку, пока я не засыпал. А куда она ушла сейчас? Что происходит?
Громкие скандалы пугали меня потому, что я думал – скандалят родители из-за меня. Я знал: если я им надоем, они просто бросят меня где-нибудь на произвол судьбы. Я думал: «Надо вести себя как можно лучше, тогда они меня не бросят».
Поэтому я решил лежать тише мышки и притворился, будто уснул. Наверно, думал я, родители на это и рассчитывают.
– Он уснет, – негромко сказала мать за стеной. Я разобрал эти слова и тут же встрепенулся, испугавшись еще больше. Сна не было ни в одном глазу.
– Ничего он не уснет, – крикнул отец. – Он эту ночку будет помнить всю жизнь! – И отец тоже разрыдался. Из-за чего они плакали, я не знал, но, раз плакали оба, наверно, случилось что-то ужасное.
– Па! – не выдержал я. – Не доводи маму до слез!
Мне захотелось спрятаться под кровать, но я знал, что родители меня найдут. Я пришел в ужас.
Мать вернулась ко мне в комнату, села на постель и тихонько запела колыбельную, но голос у нее дрожал. Тем не менее, через несколько минут я все-таки забылся тревожным сном.
Лишь много позже я узнал, из-за чего ссорились родители. У отца, оказывается, завязалась тогда интрижка с секретаршей германского отделения, где он учился. Мать рассказала мне, что отцовская любовница внешне очень походила на нее саму. Видимо, в тот вечер интрижка всплыла на поверхность, и родительский брак дал еще одну трещину. Вот с тех самых пор отец повел себя по-иному – он стал ожесточаться.
На следующее утро, когда я проснулся, отец еще не вставал. На занятия в колледж он не пошел. «Папа устал и отдыхает», – объяснила мне мать.
Я подошел к отцовской постели. Пахло от него как всегда, ничего необычного. Он крепко спал и храпел. Я не стал его будить. Потом мать, как обычно, отвела меня в школу.
Когда я вернулся из школы, отца дома не было. И ночевать он не пришел.
– Где отец? – спросил я у матери.
– В больнице, – ответила она сдавленным голосом.
– Это как когда он сломал руку? – с надеждой спросил я.
В прошлом году отец поскользнулся на обледенелой дорожке перед домом. Нам повезло – неподалеку располагалась больница Пенсильванского университета, так что его быстро доставили туда. Но мне не понравился больничный запах, а к врачам я вообще относился с подозрением, поскольку в свое время они делали мне уколы и хорошего от них ждать не приходилось. Плохо, что отец попал в такое место.
– Да, как когда он сломал руку. Мы с тобой завтра его навестим. Он переутомился от учебы, и ему нужно отдохнуть, – объяснила мать.
3
Популярный в США детский конструктор, детали которого представляют собой миниатюрные игрушечные бревна. Назван в честь Авраама Линкольна, 16-го президента США, который родился и провел детство в бревенчатой хижине. В 1999 году эта игрушка была внесена в анналы Национального Зала Славы игрушек США. –