При этом по мере распространения эгалитаристских идей они все больше применялись не только к политической, но и к экономической сфере. И если за судьбы политического равенства можно было «не волноваться» уже к началу XIX века, когда американская и французская революции провозгласили равенство граждан перед законом и объявили народ источником суверенитета, то борьба за экономическое равенство только еще начиналась. Сначала т.н. «утописты» начали рассуждать о некоем идеальном государстве, граждане которого хотя и бедны, но уравнены в экономических правах; затем Ш. Фурье и немецкие коммунисты осудили буржуазное общество как воспроизводящее неравенство, и, наконец, К. Маркс и Ф. Энгельс создали концепцию, согласно которой капиталисты обогащаются за счет эксплуатации рабочих, которые лишены средств производства и потому вынуждены продавать свою рабочую силу. Основной задачей с этого момента провозглашалось устранение этой эксплуатации и тех социальных условий, которые делали ее возможной. Основоположники марксизма — и в этом вряд ли стоит сомневаться — были искренне уверены в осуществимости этой благородной задачи и боролись за ее воплощение в жизнь.
Большинство исследователей — как в прошлом, так и сегодня — полагают, что основой социального (и, в особенности, имущественного, или материального) неравенства выступает классовая структура общества, постоянно воспроизводящаяся и «приписывающая» того или иного человека к исполнению определенного набора социальных функций. Принято считать, что именно деление людей на классы обусловливает несправедливое распределение общественного богатства. Именно поэтому основная часть социальных утопий рисует «справедливое общество» в виде такого, где отсутствует классовое или сословное деление; особенно в этом преуспели классики марксизма, сформулировавшие для обоснования бесклассового характера будущего общества теорию, разделяющую всю историю на «архаический», «экономический» и «коммунистический» периоды — так называемые «общественные формации».[7]
Предполагалось, что общественные классы стали возникать в тот период, когда начались ослабление и распад связей внутри соседской общины — последней из форм бесклассового общества. С появлением избытка продуктов равное распределение — в лучшем случае учитывавшее физические особенности отдельных членов общины — стало анахронизмом, и изъятие непропорционально большой части благ в пользу некоей группы перестало угрожать выживанию общности как целого. Однако это не было связано с контролем над «средствами производства», о котором К. Маркс, а затем и его последователи говорили как об основном признаке класса. Более верным представляется мнение М. Вебера, который, возражая К. Марксу, отмечал, что главным критерием класса следует считать оформившийся хозяйственный интерес его представителей, а не наличие или отсутствие института собственности на средства производства.[8] Интерес этот по необходимости формировался вокруг обладания неким ресурсом или некоей привилегией, которое объединяло представителей доминирующего класса и противопоставляло их остальным членам общества. Характер данного ресурса мог сильно различаться — от предполагаемой близости к «высшим силам», легитимизировавшей жреческое сословие в обществах Древнего Востока, до военной силы, находившейся под управлением военной аристократии римского типа. Неоспоримым выступало только наличие этого ресурса — и контроля над ним.
Этот тезис легко проиллюстрировать кратким обзором различных типов классовых обществ, которые сменяли друг друга в предшествующие исторические периоды.
В античных обществах (которые в XVIII–XIX веках неслучайно назывались периодом классической древности) основой господства свободного класса над зависимым являлась par excellence военная сила. Более того; внутри самого привилегированного класса реальную власть имели, как правило, лица, занимавшие высокие должности в военной иерархии. Как известно, одной из важнейших обязанностей римских консулов было исполнение функций главнокомандующего; во времена упадка республиканского строя все диктаторы выходили из среды военных; имперский режим сформировался в гражданских войнах, а впоследствии немалая часть императоров была свергнута или назначена армейской верхушкой. В рамках данного социального порядка денежное богатство скорее следовало из военного успеха, нежели определяло общественный статус per se, а земельная собственность не имела основополагающего значения, так как в границах метрополии доминировала формально находившаяся в «общем владении римского народа» ager publicus, а суверенитет императоров над отдельными провинциями имел скорее номинальное значение. Напротив, рост влияния земельной собственности и образование больших замкнутых владений при истощении притока рабов и спаде производства в хозяйствах свободных граждан оказались сопряжены с упадком и разрушением античного общества.
7
Подробнее см.: Иноземцев Владислав. Экономическая общественная формация: границы понятия и значение теории. ПОЛИС. Политические исследования, 1991, № 4, с. 35–46; Иноземцев Владислав. К теории постэкономической общественной формации, Москва: Таурус, Век, 1995, с. 113–137; Иноземцев Владислав. За пределами экономического общества. Постиндустриальные теории и постэкономические тенденции в современном мире, Москва: Academia, Наука, 1998.