Граф свирепо огляделся по сторонам, потом вдруг всплеснул руками, отчего подол его куцей рубашки едва не взметнулся выше предела, допустимого приличием, и с радостным воплем бросился на шею рыцарю.
— Лука! — заорал он. — Mein Gott! Откута ти сфалился?
Тут за спиной рыцаря он увидел Ринальдо и Сына Толстяка и бросился обнимать также и их, восклицая что-то на своем родном языке, которого никто не понимал.
Излив первый приступ радости, граф набросился на мессера Панцано с расспросами, допытываясь, каким образом тот оказался в «эттой тыре». Мессер Панцано не на шутку встревожился. Одно неосторожное слово немца могло раскрыть их инкогнито и погубить все дело. Поэтому, пробормотав в ответ что-то невразумительное, он взял графа под руку и поскорее потащил в комнату, отведенную ему хозяином таверны. Комнатушка была темная и сырая. Кроме стола, в этих графских хоромах имелась еще кровать, кое-как застеленная тем, что когда-то было простынями, и набитый соломой рваный тюфяк, валявшийся в углу. Груда щепок и обломки дерева, разбросанные по полу, — следы гнева достойного графа — свидетельствовали о том, что обстановка комнаты дополнялась когда-то еще двумя табуретами. Однако, сколько мессер Панцано ни озирался по сторонам, ему так и не удалось увидеть никаких признаков шкафа или, на худой конец, гвоздя, на который бы граф мог повесить свою одежду, так же как не удалось увидеть и самой одежды.
— Послушай, граф, где же твой костюм? — с удивлением спросил мессер Панцано.
— Костюм! — воздев руки, воскликнул немец. — Спроси у эттого некотяя. Нынче я решиль прокуливаться и фелель ему, — он кивнул в сторону трактирщика, — потщистить мой костюм. А он фсял и не оттает! Кофорит, я тольшен ему теньки!
— А разве нет? — вмешался трактирщик, выступая вперед. — Вы у меня жили? Жили. Комнату занимали? Занимали. Целую неделю ели и пили. А сколько я получил? Я скажу вам, сколько я с вас получил. Четыре сольдо, вот сколько!
— Herr Je![14] Што гофорит этот пройтоха! — закричал немец. — Нетелю я ель и пиль! Знаешь, Лука, што он таваль мне фместо фина? Уксус! Настоящий уксус! А ета? Посафшера принес шареный саяц. И кто этто пыль, как ты думаешь? Этто пыль шареный кошка, клянусь сфятым Георкием и его траконом!
— Кошка? — возмущенно завопил трактирщик. — Так почему же вы съели эту кошку, даже косточек не оставили?
— Ну… я ше не сналь, што этто кошка, — несколько смутившись, ответил граф. — А кости я просиль сопаке.
— Хотел бы я видеть эту собаку, — пробурчал хозяин таверны.
Мессер Панцано понял, что если не вмешаться, то препирательству этому не будет конца. Поэтому, вынув из кошелька серебряный гроссо, он показал его трактирщику и спросил, хватит ли этих денег в уплату долга мессера графа. Увидев монету, жена трактирщика решительно оттеснила в сторону своего супруга и объявила, что это как раз та сумма, которую им задолжал его милость граф.
— Хорошо, — сказал рыцарь, — я отдам вам эту монету и добавлю еще столько же, но с условием. Вы сию же минуту вернете графу его одежду и соберете для меня корзинку провизии. И смотри, чтоб там не оказалось жареной кошки, — добавил он, с усмешкой взглянув на трактирщика, — не то на обратном пути мои люди захватят тебя с собой и передадут господину подеста как государственного преступника.
— Слушаю, ваша милость, — побледнев, отозвался хозяин таверны. — Не извольте беспокоиться, все будет, как угодно вашей милости.
Он протянул было руку за деньгами, но его дородная супруга легко оттерла его в сторону, и обе монеты исчезли в ее пухлой ладони.
— Думаю, твой Оттон поможет нам донести корзину, — продолжал рыцарь, обернувшись к графу. — Кстати, где он, что-то я не вижу.
— Оттон? — переспросил немец, оглядываясь вокруг с таким видом, будто потерял булавку. — Наферно утрал. Этто ше такой трус!..
— Я не удрал, я тут, — откликнулся верный оруженосец, высовывая голову из-под кровати.
— Что ты там делаешь? — удивился мессер Панцано. — Вылезай, ты нам нужен.