Часть 2. ОПЕРАЦИЯ «ПЛОВДИВ» И ДРУГИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШУРИКА
Отплясали. Отметили. А потом начались будни, и Баттенберг обнаружил, что далеко не всё так просто, как виделось. Группировка, поддерживающая его, была очень богата, но невелика и, в общем, не так уж влиятельна — массы, как водится, недолюбливали «жирных котов», которые к тому же менее всего заботились о социалке, ибо в казне было пусто. Предсказуемо не получив от самодержавия ожидаемых коврижек, народ предсказуемо же стал ностальгировать по либералам — крутым парням, говорящим вслух то, о чем простецы, боясь цугундера[8], шушукались на кухнях.
Оставалось только расширять русское присутствие, в связи с чем князь обратился к императору с просьбой укрепить Болгарию квалифицированными кадрами. А поскольку идея поставить всю политику Болгарии под прямой русский контроль Александру Александровичу показалась многообещающей (он рассматривал Болгарию как «79-ю губернию»), в Софию командировали проверенных и компетентных людей. Генерал Леонид Соболев возглавил кабинет и МИД, генерал Александр Каульбарс стал первым вице-премьером и министром обороны, еще несколько ключевых портфелей достались специалистам в штатском, а всё остальное поделили консерваторы, участвовавшие в перевороте.
В общем, на первый взгляд оценка Энгельса — «управление, офицеры, унтер-офицеры, чиновники, наконец, вся система были русскими [...] из Болгарии была создана русская сатрапия» — выглядит вполне адекватно, но только на первый. Реально пенки снимали князь и «приличные люди», убившие сразу двух зайцев: с одной стороны, любые их действия можно было теперь оправдывать «волей России, которая не ошибается», а с другой стороны, все негативные последствия этих действий легчайше оправдывались тем, что «эти русские всю власть у болгар забрали».
Дешево, конечно, но на электорат действовало. А что такого рода объяснения льют воду на мельницу либералов, «которые бы не допустили», так на столько шагов вперед окружение Баттенберга, исповедуя принцип Carpe diem[9], не заглядывало, вполне удовлетворяясь тем, что «импортный премьер», в реалиях княжества не очень разбираясь, «слушает добрые советы».
В итоге Леонид Соболев в 1882-м подписал «консервативный» проект избирательного закона, предусматривающий отмену всеобщего голосования и преобразование парламента из однопалатного в двухпалатный. А затем (поскольку на Неве, слыша громкие заявления Баттенберга типа «Болгария — это Россия!», считали, что «чем строже, тем больше пользы») еще и согласился закрыть глаза на злоупотребления во время выборов и при подсчете голосов, после чего любовь политически активной общественности к «русским министрам» изрядно подугасла. Впрочем, Леонид Николаевич, человек дельный и честный, эту нехитрую игру раскусил достаточно быстро и вышел, как сказано в его мемуарах, «из тумана полного доверия к господам интриганам», заодно начав внимательно присматриваться и к князю.
«Недостатки закона, — писал он позже, — были мне очевидны, но меня умоляли подписать; требовалась подпись русского генерала. Я подписал, ибо в законе были и хорошие стороны, и он еще сам по себе при честном его применении не мог нанести большого ущерба народу. Но лишь при честном, и я откровенно заявил, что буду требовать неукоснительного соблюдения, специально за тем проследив. Однако при выборах я был не в силах исполнить своего обещания — и в этом я вижу самый крупный промах, сделанный мной в Болгарии». И когда он это понял, а поняв, взял ситуацию под реальный контроль, начались сложности, в том числе и с князем.
Всё дальнейшее трудно или даже невозможно понять, исходя только из политических или личностных факторов, хотя, конечно, и они играли немалую роль. Рассматривая свою подчеркнуто ультрапророссийскую позицию как нечто, дающее право требовать от суверена исполнения законных, по его мнению, просьб покорного вассала (или, если угодно, рассматривая эту позицию как товар на продажу), Баттенберг стремился конвертировать лояльность в нечто незыблемое, назойливо докучая царственному тезке «всепокорнейшими просьбами» о том о сем и желая, чтобы они исполнялись быстро.