Я не удовлетворился таким заявлением царя и сказал, что, на наш взгляд, самое радикальное решение является единственным реальным решением еврейского вопроса, получив рекомендацию еще раз всё обсудить с Филовым. Считаю целесообразным оказать прямое воздействие не по линии МИД[155]».
Судя по всему, требуемое воздействие было оказано. Наверняка сыграли роль и успехи вермахта под Харьковом. 15 апреля царь выступил перед Священным Синодом с речью, которая, по словам митрополита Неофита Видинского, была «самой неудачной из всех речей», которые он от него слышал. «Возможно, сам не веря себе, он напомнил о предательстве Иуды, — отметил владыка, — и выразил удивление позицией клира, после чего, ни на минуту не задержавшись, отбыл».
Этого, однако, было достаточно, чтобы триумвират почувствовал себя уверенно и Габровский с Белевым, при активном участии Даннекера и Филова, засучили рукава, не обращая внимания на «суету отдельных гражданских лиц», создавших Комитет защиты евреев во главе со старенькой, но в полном уме Екатериной Каравеловой, вдовой уже ставшего легендой Петко. У них была задача, и они ее решали, понемногу свозя улов под Пловдив, в рамках «большой акции», финиш которой был намечен на 30 сентября.
К середине мая всё, в принципе, было готово. Сконцентрировали силы — спецотряды полиции, активисты «ратников» и «бранников» (примерно то же, и в чем разница, даже затрудняюсь объяснить), охочие до дела оболтусы из «луковских легионеров». Составили адресные списки, 19 мая радио Берлина запустило передачу о том, что «очистка Болгарии» не за горами, а в типографию поступил заказ: отпечатать 20 тысяч повесток о явке на сборные пункты в течение трех дней.
Поскольку операция считалась «весьма секретной», заказ исполнялся под надзором полиции, однако кому-то из типографских рабочих удалось вынести пробный экземпляр и передать его приятелю-коммунисту, мгновенно уведомившему товарищей.
Дальше ясно: 20 мая, за сутки до начала «трехдневного срока», софийские улицы усеяли листовки-обращения. К евреям — «Никуда не идите!» и к болгарам — «Не позвольте властям опозорить Болгарию!». И вновь, сообразив, что ее таки реально имеют в виду, вздыбилась общественность. Опубликовала совместный резкий протест вся «лояльная», «почти лояльная» и «как бы лояльная» оппозиция, от «приличных» Николы Мушанова и Николы Петкова до «отмороженных» Кимона Георгиева и Дамяна Велчева.
Искали Габровского и Белева, но они ушли в тину, так что требовать отмены акции было не у кого. Царь 23 мая, накануне истечения «трех дней», почувствовав себя плохо, уехал на дачу, не успев получить очередное увещевание митрополита Стефана, вновь напоминавшего, что «за свои действия человек отвечает перед Богом». Филов, правда, владыку принял — не мог не принять, но посоветовал не лезть в политику, во избежание неприятностей. И...
24 мая, в день святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, выступив рано утром перед толпой прихожан со словами: «Я обращаюсь к правящим кругам с просьбой прекратить политику дискриминации и преследований и прокляну тех, кто намерен творить зло», Софийский митрополит был задержан и «закрыт» — «за подстрекательство».
Однако ситуация уже вышла из-под контроля. На улицу вышли многие тысячи горожан, — совершенно невозможные по масштабам Болгарии толпы: рабочие, студенты, коммунисты во главе с секретарем горкома Тодором Живковым, всякая городская мелкота, монахи. Множество евреев, смяв заслоны, прорвались на центральную площадь, и началось то, что в газетах мягко назвали «беспорядками».
Взять ситуацию под контроль людям Белева, правда, удалось, но после долгой и тяжкой драки с применением спецсредств. Полиция арестовала более четырехсот человек, лидеры еврейской общины спрятались в доме митрополита, а между тем во Дворец явилась новая делегация, во главе с Екатериной Каравеловой, Димитром Пешевым и Иваном Багряновым, тепло встреченная княгиней Евдокией, а также маршалом двора Георгием Ханджиевым, отцом Чезаре — духовником царицы Иоанны, крайне расстроенной происходящим, и царским «ясновидцем» Любомиром Лулчевым (своего рода тогдашней «бабой Вангой»).