Его агенты встретились с авторитетными ветеранами войны, известными пророссийскими симпатиями, пригласили попить кофе молодых офицеров-«русофилов» из провинциальных гарнизонов, в перевороте не участвовавших (и, благо чины незначительны, под колпак охранки не попавших), и призвали их «послужить русскому делу». Никто, в принципе, не возражал, однако парни резонно отметили, что если уж у старших, аж Софию захвативших, не получилось, то у них и подавно не выйдет, поскольку ничего не подготовлено, да и ни сил нет, ни авторитета в войсках еще не набрали. «Ничего, — отвечали агенты, — вы только начните, а что будет дальше, сами увидите. Да и перед тем кое-что произойдет. Русское слово — твердое слово».
И действительно, 12(24) октября столицы «концерта» были уведомлены о том, что два клипера Черноморской эскадры уже следуют к болгарскому побережью «для исполнения задач, представляющих для интересов России особую важность». А на следующий день на рейде Варны встал клипер «Забияка», до отказа набитый морской пехотой, после чего Регентский совет принял решение перенести выборы на три дня.
Но и только. В ответ на обеспокоенные вопросы друзей и предупреждения Муткурова — дескать, нет полной уверенности, что армия станет стрелять по русским, — «первый регент», в порядке жеста доброй воли выпустив из тюрьмы всех участников августовского путча, ответил: «Этого достаточно. Будем сильными, и они не посмеют. Бьют только слабых». Он повторил то же самое 17(29) октября, когда на варненском рейде к «Забияке» присоединился (уже покруче) «Память Меркурия». На следующий день по всей Болгарии открылись избирательные участки.
Это был очень нервный день. Парни с дубинками дежурили на участках, расправляясь со всеми, хоть слегка похожими на «зрадников»[24]. На улицах, вопя речовки с проклятиями в адрес России и государя, бесновались хорошо организованные толпы, по ходу закидавшие помидорами здание российского представительства и спалившие имперский триколор. На ультимативное требование Каульбарса пресечь безобразия премьер Радославов ответил, что дела по фактам хулиганства уже возбуждены, но использовать силу против народа, реализующего свое право на митинги, правительство не вправе, а если Россия, никакого понятия о демократии не имеющая, этого не понимает, то ей же хуже.
Николаю Васильевичу оставалось только предупредить, что своих подданных болгары, конечно, могут тиранить как хотят, но первый же случай насилия над подданными России станет основанием для разрыва дипломатических отношений, и срочно запросить ответ царя, до какой степени может он располагать своими полномочиями. Ответа не было, что по умолчанию означало: «в полной мере», — и в нескольких городах начались демонстрации против регентов, а 22 октября (3 ноября) поднялся гарнизон Сливена и через два дня — гарнизон Бургаса.
Однако высадки, твердо обещанной романтичным летёхам[25] «доброжелателями», не имевшими полномочий обещать, не случилось: командующий эскадрой не получил «добро». Оба мятежа захлебнулись, практически не начавшись, волнения в Перуштице и Яворове свирепо подавили, а на изумленный запрос Каульбарса по поводу подкрепления Гатчина сообщила: «По моему мнению, это невозможно», пояснив (уже после Бургаса), что «Болгария, освобожденная по воле моего августейшего отца, не может никоим образом быть оккупирована русскими войсками».
Насколько можно понять, Александр Александрович режиссировал очередную «балканскую оперетку» всего лишь как жесткое предупреждение, — но, судя по всему, плохо понимал, с кем имеет дело. Теперь, когда слабость «военной оппозиции» стала очевидна, а высадка десанта, которого в Софии всё же опасались, так и не состоялась, авторитет «Давида, восставшего против Голиафа» стал непререкаем. Никаких заявлений по поводу «недружественных жестов» сделано не было, но 24 октября (5 ноября) в Пловдиве «неизвестные в масках» спокойно, на глазах у полиции избили сотрудника российского генерального консульства Небольсина.
Естественно, Николай Каульбарс потребовал объяснений, не получил их и 8 ноября вместе с персоналом агентства покинул страну. Напоследок он заявил, что «отныне российское правительство не находит возможным поддерживать сношения с болгарским правительством как с утратившим доверие России», на что «первый регент», холодно отметив, что в политике сложно иметь дело с истериками, уведомил непосредственно Гатчину, что «интересы России будут учтены и кандидатуру князя Мингрелии представят Собранию».