Характерна для текста «Океана сказаний» и такая параллель: «Пиршественная зала, уставленная кубками из горного хрусталя, полными вина, напоминала озеро, усеянное белыми лотосами, пламенеющими под лучами восходящего солнца». Здесь помимо очевидных сопоставлений — зала — озеро, кубки — лотосы, вино — отражение солнечных лучей, имеется и искусно скрытый намек: царь Удаяна, восседающий в зале, сравнивается с восходящим солнцем.
По образцу распространенной в Индии назидательной поэзии Сомадева насыщает «Повесть об Удаяне» большим количеством сентенций, которые обычно преподносятся им в лаконичной, афористической форме. Но и в этом случае обычные наставления государственной и житейской мудрости, сетования на коварство судьбы, восхваление добродетели, осуждение злонравия женщин и т. п. — словом, все те темы, которые по традиции разрабатывались древнеиндийской дидактикой, часто предстают у него в новом обличье, благодаря неожиданному образу или смелому сравнению:
«Погрязшие в пороках цари так же легко попадают в руки врагов, как слоны, оказавшиеся в западне».
«Лишь тот поистине мудр, чей ум блистает в минуту опасности, как блистает свет молнии во время сильного ливня».
«Женское коварство способно смутить души даже таких людей, которые преодолели страсти; так буря мутит озеро, даже если в нем нет грязи».
«Как мяч, который, будучи брошен о стену, всегда возвращается назад, так и вред, который захочешь учинить другому, по большей части постигает тебя самого».
«Счастье царей всегда быстротечно и неуловимо, как лань. Одни только мудрые умеют держать его на крепкой цепи мужества» и т. д.
Чувство меры и чувство формы, присущие Сомадеве, помешали ему использовать изощренные стилистические средства даже в наиболее лиричных или описательных частях его поэмы. Тем более редко прибегал он к ним при обычном повествовании, особенно когда имел дело с волшебными, бытовыми или новеллистическими сюжетами. Язык «Океана сказаний» и здесь остается отточенным литературным языком образованного общества, но приобретает всякий раз особую простоту, немногословность, ясность. Поэтому не стоит большого труда угадать в произведении Сомадевы за приданной им поэтической формой облик использованных им народных легенд, притчей, сказок. И «Океан сказаний», так же как буддийские джатаки или «Панчатантра», а может быть, даже в большей мере, остается для нас незаменимым источником для знакомства с устным творчеством народов древней Индии.
В «Повести об Удаяне» мы обнаруживаем множество мотивов, распространенных в мировом фольклоре. Среди них истории о волшебном мече (1.3; II 1.4), чудесных сандалиях, палочке и плошке (І.3), невянущих цветах, подтверждающих верность супругов[12] (ІІ.5), герое, побеждающем ракшасу-убийцу[13] (III.4; IV.2), магическом вселении души в мертвое тело[14] (І.4), человеке в брюхе рыбы[15] (V.2) и десятки им подобных.
Некоторые из таких историй содержат любопытные параллели к всемирно известным сюжетам древнегреческих эпических сказаний (например, уязвимая ладонь левой руки демона Ангараки (II.3) и пятка Ахилла; искусственный слон (II.4) и троянский конь; ракшаса, задающий вопросы (І.5), и легенда об Эдипе и сфинксе), другие вызывают ассоциации с известными рассказами в ряде литературных памятников — как индийских, на что мы уже указывали ранее, так и европейских.
В частности, история о мертвой рыбе, которая рассмеялась, когда ревнивый царь приказал казнить невинного человека, в то время как его гарем был полон переодетых мужчин (І.5), сходна не только с соответствующим (5–9) рассказом «Шукасаптати», но и с популярной новеллой итальянского Возрождения[16]. В средневековых латинских сборниках «Дисциплина клерикалис» Петра Альфонса (12) и «Геста Романорум» (28) рассказывается, как сводня, уговаривая молодую женщину склониться на домогательства любовника, показывает ей плачущую собаку, которая, по словам сводни, превратилась из красивой девушки в животное за то, что отвергла влюбленного юношу. Эта новелла в своих основных чертах живо напоминает историю о буддийской монахине и Девасмите в «Повести об Удаяне» (II.5). Точно так же рассказ о Лохаджангхе, явившемся к своей возлюбленной под видом бога Вишну (II.4), родствен и рассказу «Панчатантры» «Ткач в образе Вишну» (І.8), и одному из сюжетов «Тысячи и одной ночи» (пер. М. А. Салье, М., 1958–1959, т. IV, стр. 260 и сл.), и новелле «Декамерона» о монахе Альберте, притворившемся ангелом для того, чтобы соблазнить глупую женщину (IV.2).
12
Подобный мотив известен в восточном фольклоре, а также немецких, английских, французских и иных европейских сказках (см. S. Thompson,
13
Соответствует известной саге о драконе. В частности, один из ее вариантов: герой приходит в опустошенное драконом царство, где плачущая женщина говорит ему, что сегодня должен быть принесен в жертву ее единственный сын (см. А. Ааrnе — S. Thompson,
14
Параллельные мотивы распространены в иранском и греческом фольклоре (см. Т. Benfey,
15
Рассказ о человеке, проглоченном рыбой, имеется уже в Ветхом завете (легенда об Ионе), в вавилонских, индонезийских, ирландских, русских и иных сказках (см. A. Wesselski,