Затем государь обратил взор к жилищу императрицы. За кровлю цеплялся вьюнок в цвету, а крыша поросла травой воспоминаний — синобу вперемешку с травой забвения. Невольно вспоминались здесь строчки:
— Есть здесь кто-нибудь?.. — вопросил государь, но никто ему не ответил. Наконец из хижины появилась старая, изможденная монахиня.
— Где же императрица? — спросил ее государь.
— Она пошла в горы, — ответила женщина, — собрать цветы для алтаря Будды.
— Неужели ей некому поручить такую работу? — промолвил государь. — Пусть удалилась она от мира, все же прискорбно, что ей самой приходится утруждаться!
— Зачем ей щадить себя, коль скоро она покинула мир? — отвечала монахиня. — В предыдущих рождениях соблюдала она все Десять заветов и Пять Запретов, за что и удостоилась в минувшие годы благополучия и счастья. Ныне, однако, пришел конец ее счастливой судьбе, оттого и терпит она лишения... Ибо в сутре кармы сказано: «О деяниях, свершенных в прошлом, узнаешь по воздаянию в жизни нынешней; о возмездии, ожидающем в жизни грядущей, суди по делам, кои вершишь в настоящем!» Кто постиг закон Причины и Следствия, закон связи Минувшего и Грядущего, тому печалиться не о чем! Шакья-Муни, царевич Ситтха, девятнадцати лет покинул стольный град Гая[641], прикрывал наготу листвой древес на горе Дандоку[642], поднимался в горы за хворостом, чтобы развести огонь, спускался в долины, чтобы начерпать воды... Зато благодаря столь тяжкому умерщвлению плоти сподобился он в конце концов просветления!
Государь взглянул на монахиню. Рубище все в лохмотьях, не поймешь даже, из чего оно сшито — из конопли или шелка... «Смотрит простою нищенкой, а рассуждает о столь высоких предметах! Вот чудеса!» — подумал он и спросил:
— А ты кто такая?
Горько заплакала монахиня и была не в силах ответить. Лишь спустя немного, сдержав слезы, сказала:
— Стыдно вымолвить, но я дочь покойного сёнагона Синдзэя, зовут меня Ава-но Найси. Моя мать — госпожа-монахиня Кии, некогда столь любимая вами... Судя по тому, что вы меня не узнали, ясно мне, как же сильно я изменилась, какой стала убогой! О горе, горе! — И, закрыв лицо рукавом, она так убивалась, что больно было глядеть.
Государь был поражен.
— Так, значит, ты — Ава-но Найси! Да, я не узнал тебя... Уж не сон ли мне снится? — воскликнул он и не мог сдержать слезы.
Удивилась и его свита, все вельможи и царедворцы.
— А мы-то думали — что за необычная женщина! И впрямь, недаром она показалась нам странной! — говорили они друг другу.
Государь огляделся вокруг:
Отворив раздвижные двери, вошел он в келью. В одной ее половине увидал он три изваяния — будды Амиды и двух бодхисатв — Каннон и Сэйси, встречающих смертных в раю. К руке Будды привязан был шнур, сплетенный из нитей пяти цветов[643]. Слева висело изображение бодхисаттвы Фугэна, справа — святого учителя Шань Дао[644], а рядом на отдельном полотнище шелка нарисован был покойный император Антоку. Здесь же лежали все восемь свитков Лотосовой сутры и девять книг — сочинения святого Шань Дао. Не пахло здесь благовониями, не веяло ароматом орхидеи и мускуса, лишь молитвенные курительные палочки источали здесь аромат... И мнилось — точь-в-точь такой была, наверное, келья блаженного Юймы[645], где его навещали бессчетные сонмы будд всех Десяти направлений. Там и сям на бумажных перегородках виднелись наклеенные цветные листы с изречениями из разных сутр, и среди них — стихи монаха Садамото Оэ[646], сложенные, быть может, на священной горе Цинляныпань, в Китае:
А чуть поодаль виднелись другие стихи, сложенные, видно, самой государыней Кэнрэймонъин:
Государь обратил взгляд в другую сторону — очевидно, там находилась опочивальня. С бамбукового шеста свисало одеяние из конопли, ширмы, закрывавшие ложе, были сделаны из бумаги. Исчезли, как сон, роскошные завесы из парчи и атласа, прекрасные творения искусников нашей земли и Ханьского царства! При виде сей скудости слезы навернулись на глаза государя, и все вельможи и царедворцы, вспомнив былое и сравнив его с тем, что ныне предстало взору, тоже увлажнили слезами рукава своих одеяний-Меж тем вдали показались две монахини, с ног до головы в черном; с трудом пробираясь по тропинке, вьющейся среди скал, спускались они с горы.
— А это кто? — спросил, увидев их, государь, и старая монахиня, с трудом сдержав слезы, ответила:
— Та, у которой висит на руке корзинка с цветами горной азалии, — государыня. А та, что несет вязанку хвороста и съедобный папоротник васаби — дочь тюнагона Корэдзанэ, госпожа Дайна-гонноскэ, нянюшка покойного императора... — И она заплакала, не в силах договорить.
Государю тоже стало до боли жаль прежнюю государыню, и он не мог сдержать слезы. Не легче было на душе и у государыни. «Я навеки порвала все связи с миром, — думала она, — но все же, о, как стыдно мне предстать пред государем в столь жалком, убогом виде! Ах, если б исчезнуть тут же, на месте!» — но, увы, это желание было неисполнимо!
Так стояла она, задыхаясь от слез, не зная, как поступить — и в горы вернуться не решалась, и в келью войти не смела...
Но тут Ава-но Найси подошла к ней и взяла у нее из рук корзинку с цветами.
638
639
640
Крик обезьян считался в китайской поэзии символом грусти, одиночества в лесной горной глуши; литературная поэзия Японии заимствовала этот образ, также ставший символом печали и одиночества.
641
642
643
644
645
Десятью направлениями назывались восток, юг, запад, север, северо-восток, юго-восток, юго-запад, северо-запад, верх (небо) и низ (земля). Эти понятия японцы заимствовали из Китая.
646