Государь, в переливчато-зеленой одежде, с разделенными на прямой ряд, закрученными на ушах волосами, обливаясь слезами, сложил вместе прелестные маленькие ладони, поклонился сперва восходу, простился с храмом богини в Исэ, потом, обратившись к закату, прочел молитву, и тут госпожа Ниидоно, обняв его, вместе с ним погрузилась в море... Когда я увидела это, в глазах у меня потемнело, сердце как будто остановилось... И поныне я не в силах забыть этот миг, как ни стараюсь! Тут все, кто находился на корабле, заплакали, закричали, и мнилось мне — вопли грешников в преисподней Великих стонов звучат не громче этих криков и плача!..[652]
На обратном пути в столицу — уже пленницы самураев — прибыли мы в край Харима, в бухту Акаси. Там ненадолго я задремала и во сне увидела дворец, намного превосходивший блеском тот, прежний, в коем некогда обитала. Там, во главе с юным императором, были в сборе все вельможи и царедворцы нашего рода, все в прекрасных, строгих церемониальных нарядах. С тех пор как покинула я столицу, мне еще ни разу не доводилось видеть такого великолепия! «Что это за дворец?» — спросила я, и какая-то женщина — то была как будто бы госпожа Ниидоно — ответила: «Это дворец морского царя-дракона!» «Как здесь прекрасно! — сказала я. — Здесь, наверно, не ведают слез и горя?» — а она отвечала: «Об этом прочтешь в Драконовой сутре!»[653] Тут я проснулась... С тех пор я все усерднее читаю святые сутры, творю молитву, молюсь за просветление их душ в нирване. И сдается мне, что все мои испытания — не что иное, как странствие сквозь Шесть миров потустороннего мира!
Говорят, будто монах Сюань Цзан из чуждых пределов еще при жизни, до просветления, лицезрел все Шесть миров загробного Царства, — промолвил государь инок. — А праведный Нитидзо из нашей страны[654] с благой помощью бога Дзао[655] тоже повидал все Шесть сфер потустороннего мира... Но видеть их так близко, своими глазами, как видели вы, — поистине великая святость! — И, сказав это, он горько заплакал, и все вельможи и царедворцы из его свиты тоже утирали рукавом слезы. Плакала и государыня Кэнрэймонъин, и обе ее прислужницы.
5. Кончина прежней императрицы
Меж тем колокол в храме Сияния Нирваны возвестил, что и нынешний день уже на исходе. Вечернее солнце склонилось к закату, и как ни жаль было государю расставаться с прежней императрицей, пустился он в обратный путь, сдержав слезы разлуки. Она же, с новой силой вспомнив былое, не сумела скрыть слезы разлуки, и запруда-рукав был бессилен стать преградой соленой влаге... Долго глядела она вслед государю, а когда императорский поезд скрылся вдали, обернулась к изваянию Будды и, заливаясь слезами, стала молиться: «Дух покойного императора да сподобится просветления в нирване! Да обретут как можно скорее упокоение в Будде все мертвые духи Тайра!»
О скорбь! В минувшие времена, обратившись к восходу, она взывала к великой богине в святилище Исэ, к великому бодхисатве Хатиману в храме Ивасимидзу: «Да продлится жизнь государя! Да здравствует он десять тысяч веков!» — а ныне, увы, обратившись к закату, молилась: «О мертвые духи Тайра! Да проляжет ваш путь в Чистую землю, дабы стали вы буддами в раю Амитхабы!..» На створках бумажных ставен в опочивальне начертала она стихи:
А сопровождавший государя Дзиттэй, Левый министр, начертался на бумажных створках:
Проливая горючие слезы, размышляла государыня о днях минувших, о днях грядущих, а в это время в небе над головой раздался грустный голос кукушки, и государыня сложила:
Итак, всех взятых живыми в плен в битве при Данноура провезли на позор по широким дорогам, а затем обезглавили или, разлучив с женами и детьми, сослали в изгнание. Никто не сохранил жизнь, никто не остался в столице, кроме князя Ёримори, дайнагона из Усадьбы у Пруда... Но о сорока с лишним женщинах не вышло никакого распоряжения, и они либо укрылись у родных, либо, положившись на узы дружбы, нашли приют у прежних знакомцев. И все же не оставалось ни единого дома, будь то разукрашенные яшмой палаты знати, где тихо веял бы мирный ветер, будь то сплетенная из сучьев хижина простолюдина, где улеглась бы пыль, взметенная вихрем бедствий... Супруги, делившие ложе, разлученные, исчезли в заоблачной дали, родители, лелеявшие дитя, скрылись неизвестно куда. В бесконечной тоске друг о друге тянулись их дни и луны.
А случились все эти беды только из-за того, что Правитель-инок всю Поднебесную средь четырех морей самовластно сжимал в своей деснице, выше себя — не боялся даже самого государя, ниже себя — не заботился о народе, казнил, ссылал, поступал своевольно, не стыдился ни людей, ни всего белого света. И воочию явилась тут истина: «За грехи отцов — возмездие детям!»
Миновали луны и годы, и недуг одолел государыню Кэнрэймонъин, и, держась за шнур, другой конец коего был привязан к Руке священного изваяния, она взмолилась: «Славься, о великий будда Амида, властитель Чистой земли, что лежит на закате! Отведи меня туда, не дай в пути заблудиться!» А госпожи Дайнагон-носкэ и Ава-но Найси, сидя у ложа государыни и понимая, что конец ее близок, не щадя голоса, плакали и стенали. Когда же слова молитвы, замирая, стали звучать все тише и тише, в небе на западе протянулись пурпурные облака, вся келья наполнилась дивным благоуханием, и с неба донеслись звуки музыки. Так, во 2-м году Кэнкю, во второй декаде одиннадцатой луны, месяца Инея, навсегда прервалось дыхание государыни Кэнрэймонъин, ибо всякой жизни в конце концов положен предел.
С того самого времени, как впервые вступила государыня во дворец, обе женщины прислуживали ей безотлучно, и теперь, понимая, что расстаются навеки, были так безутешны, что с горя едва не помутились в рассудке. Никого из родных у них не осталось, преклонить голову было негде. Достойно восхищения, однако, что обе они ни единого дня не провели без молитвы, прося у Будды упокоения для государыни и своих близких. И в конце концов осуществилось заветное желание обеих женщин, и они возродились к жизни вечной, подобно Ведехи[656], супруге индийского царя Бимбисары, и Рюнё[657], дщери царя-дракона.
652
653
654
655
656
657