Сопровождающим Тадакосо он дал свёртки с одеждой, а самому подвижнику — чётки из Древа Прозрения.[230] Монахи удалились.
Когда наступил девятнадцатый день, в двенадцать украшенных цветными нитками экипажей сели принцессы, Соо, которая держала на руках Инумия, кормилица Тайфу, взрослые и юные служанки и низшие прислужницы. Принц Тадаясу, правый министр и правый генерал сели в один экипаж. В шести экипажах разместились мать Накатада и её свита. Двадцать экипажей, в которых ехала семья Масаёри, потянулись один за другим. Впереди всех ехала жена Масаёри, за ней — мать Накатада. Перед ними в два ряда ехали принцы и сыновья Масаёри — вся свита была огромна. В экипажах, в которых ехали мужчины, занавески были подняты.
Путь был долгим, господа развлекались, играя на флейтах и лютнях. Наконец прибыли в усадьбу Кацура. Южная часть была отведена гостям, в западной расположилась мать Накатада, в средней — Первая принцесса, в восточной- Вторая принцесса вместе со своими сёстрами.
— Как жаль, что моя мать не могла поехать с нами! Какое очаровательное место! — воскликнула Первая принцесса.
Она с явным удовольствием глядела на реку, вверх и вниз по течению которой плыли лодки. Принцесса вставала и садилась без малейших затруднений, и Накатада радовался её выздоровлению. Инумия, которая была очень мила, вынесли к присутствующим, но Накатада сразу же велел отнести её в дом.
— Пожалуйста, повремените, — попросил Масаёри. — Дайте-ка её сюда ‹…›.
Приблизившись к занавеси, он разными вещицами стал манить девочку к себе. Она выползла из-за занавеси, и дед бережно взял Инумия на руки. Накатада не возражал, чтобы Масаёри видел девочку, но ему было очень неприятно, что и остальные гости смотрят на неё. Инумия, привыкшая к тому, что отец носит её на руках и дарит ей восхитительные игрушки, не испытывала страха и перед Масаёри и чувствовала себя свободно.
Канэмаса, умилённый видом внучки, захотел подозвать её к себе. Он нашёл в коробках для гребней, принадлежащих Насицубо и матери Накатада, множество прекрасных безделушек, спрятал их за пазуху, и выйдя из комнат, стал показывать их Инумия. Девочка с радостью пошла к нему на руки.
— Во всём мире родители гораздо больше любят дочерей, чем сыновей, — заметил Канэмаса. — Но Накатада я всегда очень любил. При всём том Инумия я до сего дня не видел. Да, такую очаровательную внучку мне ещё видеть не приходилось. Недавно моя дочь Насицубо, которая служит во дворце у наследника престола, нас покинула, больше я с ней не встречался, но сына её вижу с первого дня. А Инумия, стал я сегодня уже подозревать, мне показывать не хотят. Но кровная связь — великое дело! Вот Инумия сама и приползла ко мне.
Он крепко прижал внучку к груди и унёс её в дом. Посторонние видеть девочку не могли.
Слушая слова отца, Накатада испытывал жалость к нему и сидел с очень грустным видом.[231]
— Инумия[232] очень мила, — говорил Канэмаса. — Она поднимается и поворачивается, и все, кто ни посмотрит на неё, начинают улыбаться. Мне бы всё время на неё любоваться, но когда её увезут, всё будет кончено. Деду туда вход запрещён, и я не смогу ходить к ней так часто, как мне хотелось бы.
Первая принцесса и её сёстры засмеялись.
— Что за странные речи! — воскликнула его жена. — Кто может запретить деду видеть внуков? И тебе не стыдно?
Инумия, заметив отца, протянула к нему ручки, а Канэмаса начал дразнить её:
— Это совсем не твой папа. Это страшный, противный человек!
Девочка заплакала, сползла с колен деда и двинулась к отцу. Тот взял её на руки, крепко прижал к груди и унёс в задние комнаты.
— Тебе нравится здесь? — спросил он.
Накатада хотел опустить девочку на пол, но она цеплялась за него, плакала, и он, сев за занавесками, стал утешать её. Он показывал ей на лодки, плывшие по реке на вёслах, тут Инумия наконец улыбнулась и некоторое время смотрела на эту картину. Дед пришёл к ним, неся в руках красивые вещицы.
Рыбы в реке было очень много, на берегу росли великолепные тенистые деревья, цветы и клёны, а поодаль стояло два «железных» дерева,[233] в ветвях которых летало множество блестящих жучков. Токикагэ, Мацуката, Тикамаса, которые недавно получили придворный ранг и назначение в Личную императорскую охрану, разбили шатры в тени сакаки.[234] Слуги принесли много рыбы, завёрнутой в рогожу.
Канэмаса сказал, что сейчас самое подходящее время для ловли форели, и велел зажечь огни в железных корзинах. Зрелище было захватывающее. ‹…› Велев завернуть рыбу в рогожу, Канэмаса послал её Насицубо, Третьей принцессе и дочери покойного главы Палаты обрядов. Насицубо он своей рукой написал записку:
«Жена Накатада нездорова, и я решил пригласить её в Кацура, чтобы она подышала прохладой. Тебе ничего об этом не говорил, извини. То, что посылаю, отдай кормилице».
Дочери главы Палаты обрядов он написал:
«Как ты себя чувствовала всё это время? Хоть ты живёшь и недалеко, но долго тебе не писал и сегодня забеспокоился. Давненько мы не виделись. Рыбу эту своими руками поймала госпожа с Третьего проспекта. Это не такое уж лакомство, но не отдавай её никому, а ешь сама.
Сегодня…»
— Посмотри, что я написал. — С этими словами он протянул письмо жене.
— Очень хорошо получилось, — похвалила та и вернула письмо.
Канэмаса свернул его и послал дочери главы Палаты обрядов.
День прошёл в разнообразных развлечениях. Вечером начали сочинять стихи. Наполнив чашу вином, Канэмаса передал её принцу Тадаясу и произнёс:
— Пусть долго струятся
Чистые воды реки!
Пусть столько же времени
На её берегах
Гости со мной пребывают![236]
Тадаясу, приняв чашу, произнёс:
— На короткое время
Приехав сюда,
Разве мы можем заметить,
Как всё чище становятся
Кацура воды?[237] —
и протянул чашу Накатада. Тот сложил так:
— Чисты или мутны
Воды реки,
Наши сердца
Пусть останутся долго
Такими, как были сегодня, —
и передал чашу жене. Она сложила:
— Три тысячи лет
Чистые воды струятся.
Означились мели на месте пучин.
Так как же можно ручаться
За чувства людей?[238]
Принц Тадаясу продолжил так:
— Даже за сердце своё
Никто ручаться
Не может.
Так что ж говорить
О чувствах другого!
Восьмой принц прочитал:
— У того, кто крепкой
Клятвой поклялся,
Никогда не изменится сердце —
И сравнится
С вечным теченьем реки.
— Ты сочинил прекрасное стихотворение, — похвалил его Накатада. — Не то, что другие. Даже неприятно.
Все засмеялись.
Тем временем пришло письмо, написанное на бумаге красного цвета и прикреплённое к гвоздике. Его принял Тадаясу и спросил посыльного:
— От кого оно?
— Это госпожа Фудзицубо написала госпоже, — был ответ. На обёртке было написано одно слово: «Принцессе», — и Тадаясу, воскликнув: «Разве я не принц?»[239] — вскрыл послание:
«Я узнала, что в последнее время ты была нездорова, и мне хотелось как-нибудь навестить тебя, но я и сама ещё не поправилась, и пока собиралась отправиться к тебе, ты уехала так далеко, в путешествие по семи отмелям.[240]
230
Прим.34 гл. XVII:
Древо Прозрения — дерево, под которым Будда Шакьямуни обрёл Прозрение.
231
Прим.35 гл. XVII:
Далее следует фраза, не имеющая никакого отношения к отрывку. У Мията Ваитиро она отсутствует и оставлена нами без перевода.
232
Прим.36 гл. XVII:
Мията Ваитиро предполагает, что здесь должно стоять Имамия (сын Насицубо).
234
Прим.38 гл. XVII:
Мията Ваитиро предполагает, что вместо «в тени сакаки» должно быть «в их (т. е. „железных” деревьев) тени».
236
Прим.40 гл. XVII:
Стихотворение построено на омонимах:
237
Прим.41 гл. XVII:
Стихотворение построено на той же игре слов, что и предыдущее, но, по мнению комментаторов, мало подходит к обстановке пира.
239
Прим.43 гл. XVII:
Поскольку в японском языке род существительных не выражен, слово