— То, что тебе сказали, полная нелепость. Откуда ползут эти слухи? — рассердился Накатада.
— Но ведь всё уже решено, — вступил в разговор Судзуси. — Говорят, что даже назначен день.
— Я об этом ничего не знаю, — ответил Накатада. — От меня всё скрывают.
— Ты утверждаешь, что всё решилось без твоего ведома, но другие так не думают, и их вполне можно понять, — сказал Судзуси.
— Скоро вы сами увидите, — ответил Накатада. — А от одной мысли, что Фудзицубо верит подобным пересудам, мне становится не по себе. Впрочем, она рассудительна, и надеюсь, что относительно меня не заблуждается, — и добавил, обращаясь к Накаёри: — Твоих детей я сегодня же возьму с собой.
— Я в этом году буду заниматься с ними музыкой, а на службу хочу послать в следующем году, — ответил Накаёри.
Они разговаривали долго.
…Гости собрались в обратный путь. Они оделись в белые охотничьи костюмы на вате, с серебряным рисунком, в нижнее платье из узорчатого лощёного шёлка и шаровары светло-оранжевого цвета. Сопровождающие были в светло-фиолетовых охотничьих костюмах на вате, на которых травами были наведены горные узоры. Низшие слуги были в охотничьих костюмах на вате цвета прелых листьев. Нижнее платье они надели какое кто хотел.
Накаёри с детьми, монахи, служки проводили путешественников вниз с горы. Господа, велев слугам вести лошадей, сами шли пешком. Генерал играл на органчике, Судзуси на флейте, Юкимаса на хитирики, Тикамаса шёл впереди, исполняя сначала «Танец князя Лин-вана», а потом «Танец с приседанием». Все следовали за ними, ступая по листьям клёнов, покрывающим землю точно парчою. Под порывами сильного ветра листья дождём сыпались с деревьев, у подножия горя, охваченные печалью, господа сочиняли стихи. Затем Накаёри возвратился в монастырь.
Встречать путников явилось много слуг. Слуги Накатада и Судзуси были в охотничьих костюмах и держали на руках небольших соколов, так что на обратном пути господа смогли поохотиться; пойманных птичек посадили в бамбуковые клетки. Суэфуса распрощался с друзьями в начале проспекта. Судзуси, Юкимаса и Тадакосо, проводив Накатада до дому, отправились к себе. Накатада распорядился угостить своих сопровождающих, передовым подарил одежду, а верховым и прочим слугам — шёлк.
Войдя к жене, Накатада узнал, что она никуда не выходила и ждала его. Это его очень обрадовало. Живых птичек, пойманных на охоте, Накатада отдал Инумия, и девочка пришла от них в восторг, а прочих птиц он вынул из клеток и отправил на кухню, велев приготовить их для Первой принцессы. Обратившись к ней, Накатада произнёс:
— Для тебя в горную глушь
Я пустился,
Соколов на рукав усадив.
И птичек принёс,
Что сверчков мацумуси едят.[283]
Она на это ответила:
— Как — для меня
Ты в горы уехал?
Уверена, что о жене
Ты ни разу
Не вспомнил.
«Как всегда, равнодушна…» — подумал он и отправился к сестре Накаёри рассказать о путешествии в горы.
Таким образом, Накатада начал выходить из дому и вскоре отправился с визитом к отрёкшемуся от престола императору Судзаку. Император велел проводить его в покои и сначала, пристально смотрел на него, ничего не говоря. Наконец произнёс:
— В течение долгого времени я даже мечтать не мог жить так, как живу сейчас, — делать то, что хочу, и видеть тех, кого хочу. Почему ты столько времени не показывался у меня? Я уже давно не видел Первую принцессу и посылал за ней, но она почему-то не приехала.
Генерал в крайнем смущении не знал, что ответить. После некоторого молчания он сказал:
— Я долго был болен и никуда из дому не выходил. Потом я отправился в Мидзуноо, чтобы хоть немного ободрить Накаёри, и возвратился оттуда только что.
— Мне рассказывали, что он живёт один и бедствует, — сказал император. — Путешествие было интересным?
Накатада рассказал обо всём, что происходило в монастыре, и показал императору сочинённые там стихи.
Рассмотрев полученные подарки, Накаёри раздал всё, что предназначалось другим, и оставил у себя лишь то, что могло ему понадобиться. Полученную от Судзуси кухонную утварь он послал жене, сопроводив подарок письмом:
«Несколько дней у меня гостило много народу, я был занят и не мог писать тебе. Если ты хочешь выйти замуж, как это часто бывает, то никаких препятствий к тому нет. Но я тебе вот что хочу сказать. Не думай, что другие будут относиться к тебе, как я в своё время. Среди современных людей ты вряд ли найдёшь такое сердце, как у меня. Из этих глухих гор я иногда могу что-нибудь тебе послать, пусть хоть это будет тебе утешением…
Ветер холодный
В соснах уныло шумит…
Годы проходят.
Но помню я о тебе,
На ложе холодном спящей.[284]
Это мне преподнесли, чтобы я варил кашу, а я посылаю тебе. Когда будешь шить ночные платья для детей, положи побольше ваты. Дети тоскуют по тебе, но я хочу ещё немного поучить их музыке».
Госпожа, прочитав это письмо, горько плакала и написала в ответ:
«Благодарю за письмо. Я с грустью читала, что у тебя были такие именитые, такие блестящие гости. Поступить, как делают все? Выйти вторично замуж? Нет, даже появись у меня такая возможность, я не стала бы о том думать. Я хочу только одного: уйти в монастырь и жить рядом с тобой. И слушая ветер в соснах, мечтаю лишь об этом.
Как только иней землю покроет
И шум ветра в соснах раздастся,
Не холод постели моей,
Но тонкое платье из мха
Мне страхом грудь наполняет.[285]
Спасибо за утварь, я буду ею пользоваться, тебя вспоминая».
Она открыла подарки и увидела, что там очень много шёлка и ваты. Часть она послала матери, один ящик отправила госпоже Адзэти, а часть дала прислуживающим ей дамам. Они стали разворачивать шёлк, дёргая его друг у друга.
— Как всегда, Судзуси делает очень богатые подарки, — сказала госпожа.
Раньше вокруг усадьбы Масаёри на Третьем проспекте со всех сторон стояло множество экипажей, а ныне не было ни одного. К Фудзицубо тоже никто не являлся с визитом. Но у Накатада всегда было много народу, и в покоях у Санэёри тоже было людно. У Масаёри же собирались только его сыновья. К Суэфуса тоже часто приезжали гости. Он мог стать инспектором Палаты правосудия, и его посещали многие книжники. У Суэфуса была очень хорошая репутация, он был учителем нынешнего императора, и его достоинства признавались всеми. Император после восшествия на престол продолжал всем сердцем отдаваться сочинению стихов и всегда при этом призывал к себе Суэфуса ‹…›. Во внешности его не было ни одного изъяна. Он часто говаривал жене:
— Когда я учился в Университете, ноги у меня торчали, как у журавля, я был худ, как скелет, но продолжал читать книги, пока мог различать письмена. Ночью я собирал светляков и занимался при их свете. Я ни о чём не мечтал и ни на что не надеялся. Сейчас же я служу государю, повсюду известен, но в душе радости не испытываю. Почему? Потому что ты родителей своих не навещаешь и живёшь так, как будто чем-то недовольна. Вот и я не чувствую никакой радости. Ты не права, затаив обиду на своих родителей за то, что они отдали тебя мне в жёны. Твой отец от себя меня не отпускает и советуется со мной даже в вопросах государственных. И о тебе он постоянно заботится, а твоё отношение поистине постыдно. Мир непостоянен. Фудзицубо с давних пор была знаменита и погубила многих людей. Начав служить во дворце, она полностью завладела сердцем наследника престола, и никто из его жён не мог больше приблизиться к нему. Она сразу же родила мальчика, и все утверждали, что он-то и станет наследником престола, а она — императрицей, но сейчас никто уже так не говорит. Другая наложница, о которой всерьёз и не думали, родила сына, и вот его-то, по-видимому, и провозгласят наследником. Людей, находящихся в зените славы, судьба свергает вниз. Совсем не обязательно, что я так и останусь человеком заурядным. В Университете меня все презирали, а сейчас разве я не вхож к самым важным сановникам? Ведь мало на свете таких, кого можно назвать учёными.
283
Прим.25 гл. XVIII:
284
Прим.26 гл. XVIII:
Сосна (