— Они оба великолепны! — сказал император. — ‹…›
Левая и правая команды боролись долго, и наконец левые победили. Сорок танцовщиков из левой команды вышли вперёд ‹…›. Множество музыкантов замечательно исполняли перед собравшимися различные произведения. Генерал Масаёри преподнёс Наминори чашу с вином и накидку со своего плеча. Во время исполнения музыки император сказал:
— В последнее время — и в годы правления отрёкшегося императора Сага, и после того, как я вступил на престол, — в нашей стране ничего примечательного не было. Но сегодня и правый, и левый генералы приготовили состязания с необычайным тщанием, гораздо лучше, чем делается обычно. Этот удивительный праздник, по-видимому, можно сравнить с пиршеством девятого дня девятого месяца прошлого года. Я бы хотел, чтобы в будущем говорили, что нынешние состязания во дворце Человеколюбия и Долголетия не уступали пиру девятого дня девятого месяца в Фукиагэ.
— Да, что ни говори, такого великолепного зрелища никто не мог устроить, кроме левого и правого генералов, — подхватил наследник престола. — Кажется, мы сегодня полностью насладились самым превосходным из того, что можно найти в Поднебесной, но если бы Судзуси, Накатада и Накаёри[702] согласились, мы бы могли услышать нечто ещё более удивительное.
— Они все так несговорчивы, — заметил император. — Но надо попытаться.
Он подозвал к себе Судзуси, и когда молодой человек, одетый в роскошные одежды, приблизился, обратился к нему:
— Разговоры о сегодняшнем празднике быстро не затихнут. Но чтобы его вспоминали далёкие потомки, чего-то недостаёт. Я вспомнил о прошлых пирах. Мечтая о чём-то из ряда вон выходящем, я подумал о тебе и ещё кое о ком. Пир в Фукиагэ девятого дня девятого месяца, когда ты принимал гостей из столицы, остался в памяти как нечто изумительное, чего не бывало и в Танском государстве. Пусть и сегодняшний праздник будет таким же. Поиграй на кото, на котором ты играл тогда.
— Я решил никогда больше не прикасаться к тому кото. Я отказался от своих планов и забросил музыку, так и не дойдя до вершин мастерства, и сейчас не помню ни одной пьесы, — ответил Судзуси.
— Не надо говорить мне подобных вещей, — остановил его император. — Накатада иногда отказывается играть, но я не попустительствую ему. ‹…› Вы совершенно похожи на нелюдимов, которые живут в горах.
В смущении Судзуси обратился к находившимся рядом придворным:
— Если бы я хоть немножечко мог вспомнить, то хорошо ли, плохо ли, но сыграл бы что-нибудь, однако я настолько отдалился от музыки…
Император, услышав эти слова, сказал:
— Если я сейчас разрешу тебе не играть, я вряд ли потом смогу упрекать Накатада.
Он снова и снова пытался уговорить Судзуси, но тот, в крайнем смущении, всё-таки играть не начинал.
— Ты говоришь, что всё забыл и боишься играть, — продолжал император, — но при твоём огромном таланте стоит тебе только сесть за кото и коснуться струн, все пьесы сами собой всплывут в твоей памяти. Вряд ли ты так забывчив, как хочешь это представить; что-нибудь да помнишь. Не вынуждай меня быть невежливым. Знаменитые виртуозы иногда играют против своего желания, однако и тогда игра их свидетельствует о высоком мастерстве. Но когда они начинают играть по собственному побуждению, вкладывая в исполнение всю душу, очарование усиливается во много раз и захватывает слушателей. Я очень хочу услышать тебя сегодня, и упрямиться тебе не следует. — Император настроил стоявшее перед ним кото в лад произведения «Варварская свирель» и сказал: — Мне бы хотелось, чтобы потом тебе аккомпанировали на флейте. Но то произведение, которому тебя обучил Ияюки, сыграй без всякого сопровождения.
— Совсем не могу ничего вспомнить, — продолжал отнекиваться Судзуси. — И даже «Варварскую свирель» не помню. Не лучше ли перестроить кото в прежний лад и попросить играть Накатада? ‹…› Если бы Накатада начал играть, то и я бы, может статься, что-нибудь вспомнил. ‹…›
— Когда ты начнёшь играть, я скажу ему: «Твой соперник уже играет, сыграй-ка вместе с ним». Но уж коль ты, который обычно не отнекивается, играть не хочешь, то где мне упросить этого строптивца? Однако попробую! — И он громко позвал к себе Накатада.
Накатада в это время играл вместе с другими на флейте в шатре, где сидели чины Левой императорской охраны и исполняли музыку, торжествуя победу в соревновании. Когда молодой человек услышал, что его зовут, он отложил флейту и куда-то убежал. Желая отыскать место, где его не найдут, он укрылся в покоях Фудзицубо, дочери генерала Масаёри, которая служила во дворце наследника престола. Увидев его, прислуживающие дамы со смехом стали спрашивать, от кого он прячется.
— Прямо не знаю, что мне делать, — ответил Накатада. — Покинуть дворец я не могу и ищу, где бы спрятаться. Только у вас я чувствую себя в безопасности.
— Ах, в какое затруднительное положение вы нас ставите! — сказала Хёэ. — Разве можно укрывать злоумышленника? Ведь потом нас будут обвинять.
— Я не совершил ничего предосудительного, — ответил он. — А вот вы, наверное, совершаете множество проступков.
— Как злодей не увиливает, а дел своих не скроет? — продолжала своё Хёэ.
— Но должны же здесь быть и серьёзные люди, у которых можно попросить защиты, — сказал Накатада.
Он проник в передние покои, за занавесь. Накатада был совсем близко от Фудзицубо, их разделяла только переносная занавеска. Молодой человек обратился к Фудзицубо: — вы не явились сегодня на праздник во дворец Человеколюбия и Долголетия, и это прямо-таки преступление. Вряд ли можно ещё где-нибудь увидеть такое великолепие, а вы глядеть не пожелали. Право же, это был удивительный праздник…
Фудзицубо велела Хёэ передать молодому человеку: «Почему вы пришли сюда? Я не должна была бы разрешить вам скрываться в моих покоях».
— Ты время от времени прислуживаешь здесь, вот и я решил подражать тебе, — в шутку ответил Накатада девушке и прибавил: — Но по правде говоря, очень жаль, что вы не видели такого замечательного зрелища…
— Госпожа последнее время нездорова и никуда не выходит, — объяснила Хёэ. — А какая команда победила?
— Что за глупый вопрос! — засмеялся Накатада. — Конечно же, победила левая команда. Разве я не военачальник Левой императорской охраны?
— Именно поэтому я и думала, что левые не победят, — отпарировала Хёэ.
— Языком-то легко молоть, — поддразнил её молодой человек. — Нет-нет, на тебя я никогда не сержусь. Право, жаль, что вы не присутствовали на празднике. Я-то надеялся, что твоя госпожа обязательно прибудет. Танцы исполнялись те же самые, что всегда, но танцевали особенно виртуозно. Однако госпожа твоя не глядела, а это всё равно что расстилать ночью парчу.
— А не поиграете ли вы здесь немножко? — спросила Хёэ.
— Нет, ни за что. Вот разве что вместе с твоей госпожой.
Так они говорили о том о сём, и Фудзицубо отвечала через Хёэ.
— Когда приезжают иноземцы, например из Когурё, нужен толмач, но со мной-то к чему разговаривать через толмача? Разве это не странно? — спросил Накатада.
— Вы так искусны в корейской музыке[703], что вас принимаешь за иноземца, — ответила Фудзицубо.
Наступил вечер. Повеял прохладный осенний ветер.
— Ветер осенний
Дышит прохладой.
Белое платье надев… —
пропел задумчиво Накатада и заиграл на кото, стоявшем перед ним[704].
— Если вы так поёте, значит, где-то есть женщина, которая вам доверилась, — заметила Хёэ.
702
Прим.29 гл. XI:
Одно из противоречий данной главы, так как Накаёри уже удалился в горы и принял монашество.
703
Прим.30 гл. XI:
Репертуар церемониальной музыки