— Ты не можешь думать иначе, — сказал генерал, — но нашему сыну всего лишь тринадцать лет, и хотя он ростом высок, душою прям, умён, в мире его ждёт много трудностей. Я могу взять его в столицу и обеспечить ему службу во дворце государя, но кто будет заботиться о нём? В нашем мире тот, у кого нет матери, — погибший человек. Много лет назад единственного сына министра Тикагэ оклеветала мачеха, и он исчез — до сих пор о нём ни слуху, ни духу[147]. Ты перебралась сюда ради сына, не бросай же его и теперь, переезжай с ним в столицу.
Она всё ещё не соглашалась, и генерал продолжал убеждать её:
— Если я возьму с собой одного только сына, а тебя оставлю здесь, то, беспокоясь за тебя, он всё время будет приходить сюда, и не останется ни одного человека, который бы не знал, что ты живёшь в дупле. Если я оставлю вас здесь, то не смогу жить спокойно. До сего времени я не знал покоя, я всё время думал о вас. — Помоги мне убедить твою мать, — обратился он к сыну, — всё это время я не заботился о вас и причинил вам страдания, но вины моей в этом нет: я следовал воле родителей. А сейчас твой черёд показать, что ты почтительный сын — уговори её пойти со мной.
Сын его был благодарен за такие речи. Оба они были его родителями, к обоим он испытывал одинаковую любовь.
— В это страшное место ты перебралась, уступив моим, малого ребёнка, просьбам, и сейчас я прошу тебя переехать в столицу, — стал он уговаривать мать.
Генерал продолжал:
— Если ты не хочешь жить под одной крышей со мной, я не буду приходить к тебе. Но отсюда ты должна уехать ради сына.
Когда она убедилась, что намерения его тверды, она подумала: «Действительно, разве не вслед за сыном пришла я в эти горы?»
Заметив, что женщина заколебалась, генерал воскликнул:
— Даже если ты и дальше будешь твердить своё «нет», я всё равно заберу вас с собой!
Он поспешно вытащил из мешка приготовленную одежду, заставил их надеть её и всё поторапливал.
Так дочь Тосикагэ против воли покинула горы. Уходя, она спрятала в дупле те два кото, которые передал ей перед смертью отец.
Посадив женщину на лошадь и идя один впереди, а другой сзади, Канэмаса с сыном дошли до того места, где их ждали слуги. Там они сели на лошадей слуг, а слуги пошли рядом с лошадью, на которой ехала дочь Тосикагэ. Они ехали всю долгую осеннюю ночь, и лишь к рассвету прибыли в дом на Третьем проспекте, который стоял к северу от широкой улицы и на запад от канала Хорикава. Сопровождавшим слугам генерал наказал молчать.
— Если кто-нибудь об этом узнает, я вас обвиню в преступлении, — предостерёг он.
Генерал сам повёл мать с сыном в заранее приготовленное помещение. Никому о приезде знать не давали, и слуги масляных ламп не зажигали — было темно, ничего не видно, но когда генерал открыл решётки и взглянул на женщину, у него от изумления перехватило дыхание. Дом, отделанный, как драгоценный камень, сверкал в свете осенней зари, но в этих хоромах, в простой одежде, без всяких украшений, худенькая женщина сияла такой несравненной красотой, что он подумал: «Уж не небожительница ли это спустилась сюда?» И сын в скромном охотничьем костюме выглядел блистательно.
Канэмаса думал, что за эти годы женщина, должно быть, ужасно подурнела, но она была столь ослепительно хороша, что ему стало стыдно за свои мысли. Он так пристально смотрел на неё и на сына, что она, не выдержав его взгляда, прошла в тёмную часть помещения, и он двинулся за ней.
— А ты ложись здесь. Ты, должно быть, хочешь отдохнуть, — сказал генерал, указав сыну место, отгороженное переносной занавеской.
Но тот не мог спать. Он подошёл к решётке и стал рассматривать сад.
После этого Канэмаса совершенно перестал бывать в своём доме на Первом проспекте, всеми его помыслами завладела дочь Тосикагэ. Ей в услужение Канэмаса предоставил множество слуг — двадцать дам и ещё юных служанок двенадцати-тринадцати лет, делавших причёску унаи, и прислужниц низшего ранга. Ночью и днём генерал раскаивался в том, что случилось в прошлом, и клялся жене в вечной верности. Он вёл с дочерью Тосикагэ длинные беседы и всё больше очаровывался ею.
Госпоже было около тридцати. Красота её в то время была в полном расцвете, и теперь, когда никакое беспокойство не тяготило госпожу, от неё как будто исходило сияние. О сыне же и говорить нечего, в этом мире не было равного ему, второго такого не найдёшь. Не только в игре на кото, но и в игре на других инструментах он проявлял необыкновенные способности. К нему пригласили учителей, которые преподавали искусство игры на органчике сё и поперечной флейте ёкобуэ. Что же до струнных инструментов, то здесь несравненной исполнительницей была его мать, но в дупле, кроме кото, других инструментов не было, а перебравшись в столицу, она стала его учить игре и на цитре со, и на японской цитре[148]. Теперь мать не могла уделять ему всё своё время, но когда Канэмаса уходил из дому, она успевала немного позаниматься с сыном, и он уже играл превосходно. Так во всём: дважды учителей он не спрашивал. В игре на духовых он был неподражаем. За один день он выучивал два-три свитка из китайских классиков и пять-шестъ произведений для духовых и струнных инструментов. В столице говорили: «Где нашёл генерал такого сына? Из него, наверное, вырастет необыкновенный музыкант!»
Разговоры о нём не утихали. За три года, что юноша с матерью вновь перебрались в столицу, исчезли все повадки, которые он приобрёл за годы житья в лесу. Генерал ни о чём так не заботился, как о его воспитании.
В год, когда исполнилось ему шестнадцать лет, во втором месяце на него надели головной убор взрослого мужчины и дали взрослое имя, Накатада. Как сыну вельможи, ему сразу же присвоили пятый ранг и право посещения императорского дворца. И император, и наследник, проживавший в Восточном дворце[149], полюбили его чрезвычайно, постоянно призывали к себе и не отпускали из своих покоев.
Как-то раз император спросил Канэмаса:
— Где рос твой замечательный сын, которого ты так неожиданно представил нам?
— Я сам до недавнего времени не знал, где он рос, — ответил генерал, — я нашёл его год назад. Мать его говорила: «Введи его в свет только тогда, когда он будет понимать, что к чему». Я был согласен с нею и до сих пор держал его взаперти у себя дома.
— Кто его мать? — поинтересовался император.
— Дочь главы Ведомства гражданского управления Тосикагэ.
— Вот оно как! — удивился император. — Наверное, к твоему сыну перешло искусство деда. Когда Тосикагэ вернулся из Танского государства, — это было ещё во времена правления императора Сага, ныне отрёкшегося от престола, — ему было передано повеление, чтобы он научил меня, тогда ещё наследника престола, хоть немного своему искусству, но он ответил: «Даже если мне дадут чин министра, я не стану учить наследника музыке». С тех пор Тосикагэ удалился от дел, во дворце больше не показывался и сам загубил своё будущее, а должен был бы стать вторым советником министра! Виртуоз же он был несравненный. Была у него единственная дочь. Рассказывали, что он начал учить её музыке с семи лет и что она превзошла в игре на кото своего отца. Он говаривал: «Это дитя сделает мне честь. У неё любой может поучиться!» Пока он был жив, мы время от времени получали о нём известия. А после его смерти мы велели отыскать его дочь, но посланные, вернувшись, сообщили, что она тоже умерла. А оказывается, это ты заполучил её! Как всё это удивительно! Должно быть, музыкальное мастерство Тосикагэ в третьем поколении стало ещё выше.
— Наверное, это так, — ответил генерал, — но вряд ли молено говорить о каком-то редком искусстве. Мой сын, вероятно, знает одно-два произведения, которые перешли к нему от деда[150], — и это всё.
После этой беседы, поползла молва: «Вот оно что! Госпожа-то с Третьего проспекта — дочь Тосикагэ». Одни удивлялись: «Что же это за женщина! Она должна быть необыкновенной, если даже такой заядлый волокита, как Канэмаса, забыл с нею своё непостоянство». Другие, сгорая от ревности, говорили: «Вот чем кончил этот повеса! Взял в жёны женщину низкого происхождения, бездарную, и она привязала его к себе. Остановиться на такой никчёмной женщине!»
148
Прим.65 гл.1:
Под
149
Прим.66 гл.1:
В Восточном (или Весеннем) дворце проживал наследный принц до восшествия на престол.
150
Прим.67 гл.1:
Речь идёт о тайных произведениях, хотя Канэмаса и не мог ничего знать о музыке рая Чистой земли (см. вступительную статью).