Которой одежды мы красим.
Боюсь, что нет ветра такого,
Чтоб её высушить».[475]
Отрёкшийся от престола император написал на указе, предназначенном Судзуси, стихотворение:
Судзуси к этому приписал:
Левый министр написал на указе о назначении Танэмацу:
«Дева на Тацута-горе
Из листьев клёна багряных
Сделала шляпу
Для одинокой сосны,
Чтоб её от росы защитить».[478]
Танэмацу на это ответил:
‹…› Судзуси и Накатада, спустившись вниз, исполнили благодарственный танец. Император распорядился подготовить указ о разрешении Танэмацу посещать императорский дворец[480], и его тут же принесли.
Отрёкшийся от престола император был изумлён всем, что произошло:
— Накатада бесконечно превосходит в музыкальном искусстве своего деда, Тосикагэ. Судзуси — это воплощённый бодхисаттва. «Варварскую свирель» создал Ияюки в то время, когда в мастерстве своём он был равен Тосикагэ. Но вот ‹…› Ияюки умер, и с ним погибло его мастерство. Судзуси всего двадцать лет с небольшим. Но когда он играет, мне кажется, что я слышу Ияюки. Как же это может быть?
Судзуси на это ответил:
— В этом году исполнилось всего шесть лет, как Ияюки покинул этот мир. В своё время он решил: «Службой при дворе признания не добьёшься. Нет никакого смысла служить той дворе в качестве учителя музыки. Лучше следовать пути бодхисаттвы». Он уединился в глухих горах и предался служению Будде. Когда мне было пять лет, мы с дедом совершали паломничество в Кумано, и там я увидел монаха-отшельника, который и был Ияюки. «Когда-то я был известен как исполнитель на кото, — сказал он. — Живя в этом грешном мире, я до сего дня печалился о том, что моё искусство умрёт вместе со мной. Если ты переймёшь его и потом передашь людям, я и после того, как уйду из этого мира, буду рядом с тобой и буду тебя защищать». Закончив обучение, он сказал: «Теперь уже скоро моё мёртвое тело бросят в глубокую долину на съедение свирепым хищникам» — и опять удалился в свои глухие горы. Меня мучит, что до сих пор я не выполнил его завещания.
Император Сага слушал этот рассказ с изумлением и печалю. Вскоре царствующий император покинул сад и вернулся во дворец.
Минамото Судзуси построил дом на Третьем проспекте и устроил всё самым лучшим образом, всё там сияло красотой Кладовые были заполнены сокровищами, утварь украшена золотом, серебром, лазуритом и отполирована до блеска.
Танэмацу со своей женой прибыл в столицу. Он стал носить красные одежды и белую дощечку для записей[481]. Жена готова была молиться на него.
— О таком блаженстве я и не мечтала, — говорила она. —
Жила я в унынии,
Видя, что дождь и роса
Тебя стороной обходят,
И вдруг — от радости замерло сердце:
Вижу красное платье.[482]
Танэмацу сложил:
— Когда ветви сосны
До облаков дотянулись,
Даже корней, доселе
Скрытых в глубокой земле,
Цвет изменился.[483]
Через некоторое время они возвратились в провинцию Ки и наслаждались жизнью в этих прекрасных местах.
Многие наперебой предлагали Судзуси жениться на их дочерях, но он на эти предложения не обращал внимания. Он всей душой отдавался службе в императорском дворце, завязывал дружеские отношения с придворными, все ценили его. Удача сопутствовала молодому человеку. Он занял таков же блестящее положение, как Накатада.
Отрёкшийся от престола император беспредельно сокрушался о Тадакосо и, устроив в своём дворце молельню, велел ему служить в ней. В прошлом Тадакосо, будучи учеником выдающегося наставника, глубоко проник в суть учения, и теперь его молитва обладала чудодейственной силой. По просьбе отрёкшегося от престола императора государь назначил Тадакосо святым отцом в часовню Истинные слова, Сингон[484]. У него было много учеников и приверженцев. Тадакосо пользовался огромным авторитетом, во дворце к нему относились столь же ласково, как и до ухода в монахи. Царствующий император приглашал его в свои покои. Тадакосо приезжал во дворец в прекрасном экипаже, с большой свитой.
Как-то раз, совершив службу, он выехал из дворца. Около ворот крепости стояла нищая старуха. Спина её была согнута. Зонтик, с каким ходят жительницы столицы, был совершенно изорван. Голова точно покрыта снегом, руки и ноги тоньше иголок. Одежда разорвана, изношена и так коротка, что ноги, как журавлиные лапы, торчали из-под неё. Увидев выезжающего из ворот подвижника, она воздела руки и поползла за ним, взывая к нему:
— Подайте мне что-нибудь!
У подвижника сжалось сердце. Он дал нищенке то, что у него было, и спросил:
— Кем ты была раньше? С каких пор ты живёшь подаянием, как сейчас?
— Я владела бесчисленными сокровищами, была женой первого человека в мире и делала всё, что приходило мне в голову, — ответила она. — ‹…› У сына того человека была необыкновенная внешность и золотое сердце. Живя в беспредельной печали, отец берёг его как зеницу ока. Но у меня — может быть, потому, что я была ему мачехой, — в сердце стали появляться злые мысли, и очень хотелось мне как-нибудь погубить его. Я спрятала драгоценный пояс, который хранился в доме отца, и сказала, что это сын украл его. Подстроила так, как будто юноша возвёл напраслину на отца, — в конце концов я его сжила со свету. За это я и понесла возмездие. Я совсем не думала, что положение моё изменится и я дойду до такого состояния. Свои огромные сокровища я подряда и перед смертью, узнала, что такое крайняя нищета.
«Уж не моя ли это мачеха, госпожа с Первого проспекта? — подумал подвижник и весь ушёл в воспоминания: — Она обвинила меня и в краже пояса, о возвращении которого отец так горячо молился. И опять же, из-за её ужасной клеветы отец рассердился на меня. Вот и открылось то, о чём я столь долго стенал, не в силах утишить огонь в груди. Так было угодно Провидению».
Довольно долго он оставался в раздумье.
— Как же ты возымела злые намерения против того невинного человека!.. — вздохнул он наконец. — За это тебя постигло возмездие, и ты дошла до такого состояния. Но нельзя допустить, чтобы в другом мире[485] ты погрузилась на дно ада…
Нищенка, обливаясь слезами, ответила:
— Угрызения совести жгут меня, как пламенем. Но что сделано, то сделано, и исправить ничего нельзя. А вспоминать об этом — только множить скорбь.
Глядя на неё, подвижник подумал: «Жить ей осталось уже недолго» — и сказал старухе:
— Я буду помогать тебе до самой смерти. Потом я похороню тебя и избавлю от адских мучений.
Он построил небольшой дом, поселил её там и всячески заботился о ней — приносил ей пищу и одежду.
В одного из сыновей Масаёри, Мияако, вселился злой дух, и положение его сделалось очень серьёзным. Генерал немедля попросил о помощи Тадакосо, и перед его силой болезнь отступила. Как-то подвижник дружески беседовал с Мияако. Он расспрашивал его о жизни в усадьбе и сказал:
475
Прим.39 гл. VII:
Накатада отвечает, что его достоинства слишком незначительны, чтобы он мог получить повышение.
476
Прим.40 гл. VII:
478
Прим.42 гл. VII:
Тацута — гора, находящаяся на западе от столицы Нара, славилась красотой осенних алых клёнов. Воплощением этой горы была богиня Тацута (богиня осени).
479
Прим.43 гл. VII:
Сao — гора, находящаяся к востоку от столицы Нара. В японской поэзии является символом весны, который в данном стихотворении используется для противопоставления горе Тэцута. Под сосной на вершине горы подразумевается Судзуси. Танэмацу имеет в виду, что своим повышением он обязан внуку.
480
Прим.44 гл. VII:
Чиновники пятого ранга в некоторых случаях могли не иметь доступа в императорский дворец, поэтому Танэмацу, чиновнику этого ранга, подобное право присваивается особо.
481
Прим.45 гл. VII:
Деревянная дощечка, которую придворные держали в руке, была атрибутом парадного костюма. Первоначально служила для записи слов императора.
483
Прим.47 гл. VII:
Под сосной подразумевается Судзуси, под корнями её — сам Танэмацу, который хочет сказать, что получил продвижение по службе тогда, когда Судзуси обрёл место подле императора.
484
Прим.48 гл. VII:
Святой отец — см. примеч. 44 к гл. IV. Часовня Сингон — буддийская молельня в дворцовой крепости к юго-западу от императорского дворца. Была построена по типу подобной часовни во дворце Танских императоров в 829 г., после того, как о последней рассказал знаменитый деятель буддийской церкви Ку-кай (774–835).