Столь неожидан подарок…
Будет ли рада
Та, с кем давно я расстался?
Накатада произнёс:
— Некому мне эту ветку
В подарок послать.
Но было бы жаль,
Если бы ветром
Листья с неё сорвало.
Отломив ветку, он задержался у изгороди и заглянул в сад. Зрелище, открывшееся перед ним, было так прекрасно, что он замер, заворожённый. Оба молодых человека точно приросли к изгороди, и Санэтада сложил:
— Дальний путь предстоит,
И надо уже возвращаться…
Но так привязано сердце
К осенним горам,
Что нет сил их покинуть.
Накатада ответил:
— Чем спать одному
Средь полыни в жилище убогом,
Лучше сидеть
На парчовых подушках
В горном краю.
Наконец они вошли во двор. Казалось, что китайский мискант, растущий у изгороди, машет им рукавами тёмного платья, приглашая в дом. Санэтада, тщетно добивавшийся исполнения своих желаний, уже давно не интересовался, что стало с его женой и дочерью. Сейчас, охваченный многими печальными думами, он пропел на мотив «Ворота моей любимой»[643]:
— В сумерках вижу рукав,
Трепещущий у забора.
Не машет ли милая,
Что когда-то
Платье мне шила?
Жена, услышав, сразу узнала его:
— А, это тот, кто нас покинул!
Но тотчас воскликнула:
— Ах, как страшно! Это поёт чёрт! Это только похоже на человеческий голос!
— Это голос отца! Действительно очень похож! — сказала Содэмия.
На сердце у них стало ещё тяжелее. Госпожа произнесла:
— Старый дом покидая,
Хотела забыть
Горе, что в нём испытала.
Но и на новом месте
Мокры мои рукава.
Содэмия сказал:
— Гость издалека,
Изгородь нашу увидев,
В сердце покой ощущает.
Но мы, сюда переехав,
Печалимся больше, чем раньше.
Горько плача, три женщины оставались на веранде. Молодые люди, толкнув главные ворота, вошли во двор. Увидев их, стоящих друг подле друга, госпожа сказала:
— Зачем только мы перебрались в это глухое место! Как это всё неприятно! Не надо с ними разговаривать.
Женщины опустили занавеси и скрылись в доме. Молодые люди подошли ближе, и хотя здесь кто-то жил, никто их не упрекнул за вторжение. Когда они приблизились к веранде, Санэтада произнёс:
— Сумрак вечерний…
Не разглядеть,
Кто там в покоях сидит.
И нет вокруг ни души,
Кого бы спросил я… —
и поднялся по лестнице.
Все в доме узнали его голос, но госпожа не разрешила никому затоварить с ним.
— Почему никто мне не отвечает? — спросил Санэтада. — Может быть, здесь живут глухие?
Вечер уныл.
Разве только
Горное эхо
Путника возгласу
Вторит.
Как странно! — продолжал он. — Почему люди поселились в такой глуши? Или они совсем ничего не понимают в жизни?
— В кои веки я вижу отца, о котором день и ночь тоскую и плачу, — сказала Содэмия. — Как же ему не ответить?
Она хотела предложить гостям сесть и, взяв подушки из соломы, появилась на коленях на веранде и сказала:
— Чувствую ту же печаль,
Что путника гложет.
От горечи мира
И я ушла
По неведомой горной тропе.
Наверное, и вы бредёте по таким же горным путям.
На дно четырёх тонких коробок Содэмия положила листья клёна, на них — сосновые шишки и фрукты, грибы и рис цвета китайского мисканта, всё было очень изысканно, — и преподнесла гостям. Издалека до них донёсся крик гусей. Госпожа написала на чашке и велела вынести гостям:
«Как лист клёна,
По ветру летящий,
Путник мелькнул.
Или вместе с гусями
Исчез он?»
Санэтада на это сказал:
— Не сравнивай путника
С гусем летящим
Или кленовым листом,
Осенние горы
Он никогда не забудет.
Госпожа отозвалась:
— Осень проходит.
И сердцу ничто
Не несёт утешенья — ни лист,
На землю упавший, ни гусь,
В небе огромном с криком летящий… —
но на веранде не появилась.
«Какое удивительное место!» — подумал Санэтада, оглядываясь кругом. Но поскольку мысли его были полны только Атэмия, ему даже на ум не пришло, что он разговаривал со своей женой.
— Как тебе здесь нравится? — спросил он у Накатада. — Нельзя сказать, что в этом месте нет глубокого очарования.
— Действительно, это так, — ответил тот. — У хозяйки очень тонкий вкус. Ты бы познакомился с ней поближе и приходил бы сюда время от времени любоваться клёнами.
— Может быть, ты прав… — протянул Санэтада. — Но я прослыву повесой, который отдаёт своё сердце женщине в первую же встречу ‹…›. Я не знаю, что стало с моей женой, которую любил долгие годы, я потерял любимого сына и сейчас совсем не ищу лёгких побед.
В это время раздался крик оленя, и Санэтада сложил:
— Слышится крик оленя.
В сердце растёт
Чувство любви.
И милей становится мне
Жена, с которой расстался…
— Удивительно, что ты вспомнил о своей жене! — рассмеялся Накатада. — Уж не кудесник ли этот олень?
Меж клёнов красных
Бродит олень
В поисках милой подруги…
Такой же печалью сердце полно
Той, что тебя ожидает.
Так они проговорили всю ночь, и на рассвете собрались покинуть этот дом. Ни на одно их слово госпожа не ответила.
— Я почувствовал расположение к хозяевам этого дома, и теперь так вот их покинуть… — сказал Санэтада.
— Я не испытываю что-то подобных чувств, — ответил Накатада, — но не об этом ли мы говорим: суть вещей?[644]
Молодые люди покинули своё пристанище.
Санэтада, налив в тушечницу воды, над которой у всех сорока девяти алтарей были прочитаны молитвы, написал Атэмия:
«Новых слов не найду,
И к последнему сроку
Подошла жизнь моя.
Но странно, что слёзы
Всё ещё не иссякли.
До сих пор я не мог упросить Вас ответить мне; и если теперь я получу хоть одно письмо от Вас, я смогу спокойно пуститься в путь к жёлтым источникам».
Он отдал письмо Хёэ и долго жаловался ей на свою судьбу. Девушка отправилась к Атэмия, которая в это время принимала ванну, и всё подробно рассказала. Атэмия было тяжело думать, что кто-то может умереть из-за любви к ней, и она решила было: «Не ответить ли ему хоть одной строчкой?» — но потом испугалась: «А вдруг об этом узнают?» — и ничего не написала.
Глава X
АТЭМИЯ
Въезд Атэмия во дворец наследника престола был назначен на пятый день десятого месяца[645]. При этом известии молодых людей охватило страшное отчаяние. Санэтада и брат красавицы Накадзуми не могли подняться с постели и так страдали и метались, что, казалось, вот-вот умрут. Каждый день они писали отчаянные письма. Атэмия ничего им не отвечала.
643
Прим.73 гл. IX:
«Ворота моей любимой» («Има-га кадо») — песня
644
Прим.74 гл. IX:
По-видимому, здесь цитируется какое-то стихотворение, но смысл остаётся неясным.
645
Прим.1 гл. X:
Въезд Атэмия во дворец наследника престола происходит в десятом месяце того года, о котором рассказывается в предыдущей главе, Атэмия — 15 лет.