– Поверьте, я не дерзнул бы открыть вам свои намерения, не будь они совершенно чисты, – говорит Гэндзи, растроганный ее словами. – Видно, существует связь между нашими судьбами: с того самого дня, как увидел я вашу питомицу, в сердце моем поселилась нежность к ней. Увы, наверное, напрасно я тешу себя пустыми надеждами. – добавляет он. – Но если бы мне позволили хоть раз услышать ее детский голосок…
Но Сёнагон отвечает:
– Ах нет, нет, она уже крепко спит, не ведая ни о чем.
Но как раз в этот миг послышался звук приближающихся шагов.
– Бабушка, говорят, к нам приехал господин Гэндзи, тот самый, что был тогда в монастыре. Почему мне нельзя его видеть? – спрашивает девочка, и дамы, всполошившись: «Вот незадача!», шепчут:
– Тише, тише…
– Но почему? Вы ведь сами говорили: «Стоило увидеть его, сразу прибавилось сил», – не умолкает девочка, явно довольная тем, что ей удалось найти столь неопровержимый довод.
«Что за милое дитя!» – умиляется Гэндзи, но, понимая, в каком затруднительном положении оказались дамы, притворяется, будто ничего не слыхал, и, самым учтивым образом распрощавшись, уезжает.
«Видно, она и в самом деле совсем еще мала. Но я сумею ее воспитать», – думал он. А на следующий день, проявляя необыкновенную заботливость, снова поспешил осведомиться о самочувствии монахини. В письме его, как и прежде бывало, обнаружили крохотную записку.
«К тебе одной неизменно…» (44) – писал он намеренно детским почерком, который показался дамам столь изысканным, что они решили: «Пусть так и служит ей прописью». Ответила ему Сёнагон:
«Особа, о самочувствии которой Вы изволите справляться, вряд ли переживет и нынешний день. Как раз сейчас мы отправляемся в горную обитель. Поэтому благодарить Вас за столь любезное участие она будет, очевидно, уже не из этого мира», – прочел Гэндзи, и печаль сжала его сердце. Осенние вечера в ту пору были для Гэндзи особенно тоскливы. Он беспрестанно помышлял о прекрасной обитательнице павильона Глициний, и в душе его крепло желание (быть может, и в самом деле преждевременное) забрать к себе тот юный росток, что возрос от единого корня с предметом его тайных помышлений. То ему вспоминался вечер, когда было сказано: «Роса все не может решиться…», то его охватывало невольное беспокойство: «Она, конечно, мила, но, возможно, меня ждет разочарование…»
На дни Десятой луны была намечена церемония Высочайшего посещения дворца Красной птицы – Судзакуин[29]. Предполагалось, что для участия в танцах будут выбраны достойнейшие из достойнейших, поэтому все, начиная с принцев крови и министров, без устали совершенствовали свое мастерство. Вспомнив как-то, что он давно уже не имел вестей из горной обители, Гэндзи отправил туда письмо и получил ответ от монаха Содзу: «В двадцатых числах минувшей луны сестра покинула нас и я не могу не печалиться, хотя и понимаю, что таков всеобщий удел».
Читая письмо, Гэндзи вздыхал, сокрушаясь о тщете всего, этому миру принадлежащего. «Каково теперь бедной сиротке, которой судьба так волновала умершую? Велико, должно быть, ее горе! Вот и меня покинула миясудокоро…» Печальные воспоминания пробудились в его душе, и он послал в горы гонца с самыми искренними соболезнованиями.
Сёнагон весьма достойно ответила ему. По прошествии срока, установленного для поминальных обрядов, женщины вернулись в столицу, и Гэндзи, выждав некоторое время, однажды тихим вечером отправился их навестить.
Ужасающее запустение царило в доме, покинутом почти всеми его обитателями. Как, должно быть, страшно было жить в таком месте столь юному существу!
Введя гостя в те же передние покои, Сёнагон, обливаясь слезами, рассказала ему о последних днях старой монахини, и рукава его невольно увлажнились.
– Некоторые дамы считали, что юную госпожу следует перевезти в дом принца, – сообщила кормилица. – Но ушедшая никогда с ними не соглашалась: «Во-первых, мать юной госпожи, будь она жива, вряд ли позволила бы отдать дочь в дом, где с ней самой когда-то обращались столь жестоко, – говорила она. – Во-вторых, выйдя из младенческого возраста, девочка еще не приобрела достаточного опыта в житейских делах и не научилась читать в сердцах людей. Ей наверняка трудно будет ужиться с другими детьми принца, в которых она встретит скорее презрение, нежели приязнь». Она была права, и мы имели немало возможностей в этом убедиться. Поэтому ваше милостивое предложение – пусть и сделанное мимоходом – явилось для нас великой радостью, и хотя невозможно поручиться за будущее… Но, к сожалению, наша юная госпожа вряд ли подойдет вам, она еще слишком мала, да к тому же наивна – более, чем положено в ее возрасте, и мы просто в растерянности…
– Неужели вы до сих пор не верите мне? А ведь я столько раз уже давал вам понять… Нет никаких сомнений в том, что судьбы наши связаны, иначе меня вряд ли пленило бы такое дитя. О, когда б я мог поговорить с ней сам, без посредников!
Не слишком ли вы безжалостны? – сетует Гэндзи.
– В самом деле, такая милость… И все же:
– Увы, не стоит и говорить об этом… – привычно быстро отвечает Сёнагон, и сердце Гэндзи смягчается.
– Отчего ж неприступна… (46) – произносит он нараспев, и молодые прислужницы внимают, затаив дыхание.
Девочка, которая в последние дни, оплакивая умершую, почти не вставала, услыхав от юных наперсниц своих: «Приехал какой-то человек в носи. Уж не господин ли принц?», поднимается и выходит.
– Сёнагон, где человек в носи? Это господин принц приехал? – спрашивает она, приблизившись. Какой нежный у нее голосок!
– Нет, я не принц, но и мной пренебрегать не стоит. Подойдите же, – говорит Гэндзи.
«Ведь это тот господин, которого приезд так взволновал тогда всех! – узнает его девочка. – Наверное, дурно, что я так сказала», – смущается она и, прильнув к кормилице, просит:
– Пойдем же, мне спать хочется.
– Для чего вы прячетесь от меня? Прилягте лучше здесь, положите голову мне на колени. Подойдите же, не бойтесь, – говорит Гэндзи.
– Вот вы и сами изволите видеть. Совсем дитя неразумное… – жалуется кормилица, пытаясь подтолкнуть к нему девочку.
Та простодушно приближается, и Гэндзи, просунув руку за занавес, касается ее волос, ниспадающих блестящими прядями на платье из мягкого шелка. Нетрудно себе представить, сколь прекрасны эти волосы – густые вплоть до самых кончиков, распушившихся под его пальцами. Гэндзи берет ее руку в свои, но девочка, испугавшись внезапной близости этого чужого ей человека, вырывается:
– Я же сказала: хочу спать!
С этими словами она поспешно скрывается во внутренних покоях, но Гэндзи проскальзывает за ней:
– Теперь о вас буду заботиться я. Не надо меня бояться. Кормилица в растерянности:
– Но как же… Разве можно… Какое безумие! Ведь она даже не поймет ничего из того, что вы ей изволите сказать…
– Пусть это вас не волнует. Я прекрасно все понимаю. Мне просто хочется, чтобы вы еще раз убедились в том, сколь необычны мои намерения.
28
29