Принц же, беспрестанно помышляя о Нака-но кими, впал в совершенное уныние.
– Если есть где-нибудь особа, к которой стремятся ваши думы, – снова и снова говорила ему Государыня, – привезите ее в столицу и создайте ей положение, сообразное ее званию. Тогда вам не о чем будет беспокоиться. Государь изволит возлагать на вас большие надежды, и если о вас станут дурно говорить…
Однажды в тихий дождливый день принц Хёбукё зашел к Первой принцессе. В покоях было безлюдно, а сама принцесса рассматривала свитки с картинками. Принц беседовал с ней через занавес.
Принцесса отличалась необычайным благородством и вместе с тем была кротка и мягкосердечна. Принц всегда считал, что прекраснее ее нет на свете. «Кто может сравниться с ней? – думал он. – Разве что дочь государя Рэйдзэй? Она любимица отца и, говорят, очень хороша собой. Жаль, что я не имею возможности убедиться в этом собственными глазами. Впрочем, обитательница горной хижины так благородна и прелестна, что вряд ли уступит им обеим». Печаль сжала его сердце, и, чтобы немного утешиться, он принялся рассматривать разбросанные перед принцессой свитки с картинками. Это были так называемые «картины из жизни женских покоев», выполненные с большим вкусом. Художник постарался запечатлеть на бумаге все, что почему-либо привлекло его внимание, – влюбленных юношей, живописные горные усадьбы. Многие картины пробудили в сердце принца томительные воспоминания. «Хорошо бы послать их в Удзи, – подумал он. – Может быть, принцесса согласится одолжить мне хотя бы некоторые?»
На одном из свитков были изображены события из жизни Пятого сына Аривара, имевшего звание тюдзё.[9] Принцу попалась на глаза сцена обучения младшей сестры игре на кото, а именно то место, где говорится: «Неужели кому-то чужому…» (430), и он – кто знает, из каких побуждений? – пододвинулся поближе к стоящему перед принцессой занавесу и тихонько сказал:
– Вот видите, в древние времена сестры не прятались от своих братьев. А вы обращаетесь со мной словно с чужим…
Видя, что принцесса не совсем понимает, о чем именно идет речь, принц, свернув соответствующий свиток, подсунул его под занавес. Она склонилась над ним, и волосы волной упали на пол. Принцу был виден только ее профиль, и то не совсем ясно. Пленительная красота сестры поразила его. «Жаль, что мы так тесно связаны…» – подумал он, и, не утерпев, сказал:
Рядом с принцессой почти никого не было, ибо прислуживающие ей дамы, завидя принца Хёбукё, сконфузились и поспешили спрятаться.
«Неужели он не мог найти других слов?» – возмутилась принцесса и предпочла не отвечать. Впрочем, ее молчание ничуть не обидело принца. Вспомнив, какой ответ дала героиня повести: «Ведь сердце его…» (451), он невольно подумал, что ей-то как раз следовало быть скромнее.
Оба они, и принц Хёбукё и Первая принцесса, воспитывались у госпожи Мурасаки, а потому были гораздо ближе друг другу, чем остальные дети Государыни.
Воспитанию Первой принцессы всегда уделялось особое внимание. Только самые безупречные придворные дамы допускались на службу в ее покои. Ей прислуживали девицы из знатнейших столичных семейств. Принц, обладавший на редкость пылким нравом, дарил своим расположением то одну, то другую, но сердце его по-прежнему принадлежало Нака-но кими. Однако дни шли, а ему все не удавалось выбраться в Удзи.
Сестры между тем ждали его, и им казалось, что прошла целая вечность с того дня, как был он у них в последний раз. «Что же, ничего не поделаешь!» – вздыхали они.
Однажды в Удзи приехал Тюнагон. Ему сообщили, что Ооикими нездорова, и он решил ее проведать. Вряд ли состояние больной было таким уж тяжелым, но она сочла его подходящим предлогом для того, чтобы отказать Тюнагону в свидании.
– Я пустился в этот дальний путь единственно потому, что до меня дошла тревожная весть о болезни вашей госпожи, – сказал Тюнагон. – Нет, я прошу, чтобы меня провели поближе к ее изголовью.
Видя, что он и в самом деле обеспокоен, дамы усадили его у занавесей, отделявших покои госпожи.
Ооикими была недовольна тем, что Тюнагон так близко, но, не желая показаться нелюбезной, отвечала ему, приподнявшись на изголовье. Тюнагон объяснил, почему принц проехал в тот раз мимо, так и не заглянув к ним.
– Постарайтесь запастись терпением, – не преминул посоветовать он. – Не сердитесь на принца.
– О, сестра никогда не жалуется, – ответила Ооикими, и в голосе ее звучали слезы. – Но мне так обидно за нее! Наверное, именно об этом предупреждал нас отец.
Тюнагон невольно почувствовал себя виноватым.
– Увы, таков мир, – сказал он. – Жизнь далеко не всегда бывает подвластна человеческой воле. Вы еще не приобрели достаточного опыта, потому-то вам так трудно простить принцу его невольное невнимание. Прошу вас, постарайтесь быть снисходительнее. Я уверен, что у вас нет оснований для беспокойства.
Впрочем, ему и самому казалось странным, что он взял на себя смелость распоряжаться чужой судьбой.
Ночами больной становилось хуже, и дамы попросили гостя перейти в его обычные покои, тем более что и Нака-но кими смущало присутствие постороннего.
Однако Тюнагон решительно воспротивился:
– Именно потому, что ваша госпожа больна, я и приехал сюда, а вы требуете, чтобы я ушел. Но кто, кроме меня, может позаботиться о ней и такое время?
И, переговорив с Бэн, он распорядился, чтобы в доме немедленно отслужили соответствующий молебен.
«Для чего? – вздыхала больная. – Оставаться в этом постылом мире…» Однако, понимая, что никто ее не поддержит… И все же она была тронута, видя, как старается Тюнагон продлить ее жизнь.
– Не лучше ли вам? – спросил Тюнагон на следующий день. – Может быть, мы продолжим наш вчерашний разговор?
– О нет, сегодня мне еще хуже, – отвечала Ооикими. – Силы мои иссякают с каждым днем, а болею я уже так давно… Впрочем, войдите…
Сердце Тюнагона томительно сжалось: «Что станется с нею?»
Она была с ним ласковее обыкновенного, но даже в этом виделось ему что-то тревожное. Подойдя к занавесям, он стал рассказывать ей о том о сем.
– Мне очень трудно говорить, – сказала она еле внятно. – Возможно, спустя некоторое время…
На душе у Тюнагона было неизъяснимо тяжело, вздохи теснили его грудь, по щекам текли слезы. Но так долго пренебрегать своими обязанностями тоже не годилось, пора было собираться в обратный путь.
– Госпоже нельзя оставаться здесь, – сказал он Бэн. – Хорошо бы под тем или иным предлогом перевезти ее в более подходящее место.
Скоро он уехал, попросив Адзари позаботиться о молитвах.
Некоторые молодые люди из свиты Тюнагона успели завязать близкие отношения с прислуживающими сестрам дамами. И вот в какой-то связи кто-то из них сказал:
– Кажется, принцу Хёбукё запретили выезжать одному, и он все время живет во Дворце. Говорят, что его союз с дочерью Левого министра – дело решенное. Ее родные давно уже желают заполучить принца в зятья, так что задержки не будет, она станет его супругой еще до конца года. Правда, принцу этот союз явно не по душе. Молва связывает его со многими придворными дамами, и сколько раз ни предупреждали его Государь и Государыня… Вот наш господин совсем другой. Я не знаю человека благоразумнее. Некоторые даже побаиваются его. Должен вам сказать, что его поездки в Удзи возбуждают в столице толки, до сих пор он никого не удостаивал таким вниманием.
9