- Я тронут, что именно мне вы доверили свое прощальное слово. У ушедшего Государя было много сыновей, но я почти ни с кем из них не был близок, а поскольку жрицу он любил не меньше родных дочерей своих, я могу заботиться о ней, как о сестре. Я достиг вполне зрелого возраста, но, к сожалению, в моем доме нет детей, которые могли бы стать предметом моих попечений. - С этими словами Гэндзи уходит.
После этого разговора он чаще прежнего посылал справиться о ее здоровье. Но прошло семь или восемь дней, и миясудокоро не стало. Эта неожиданная утрата вновь обратила Гэндзи к мысли о тщетности мирских упований, и он погрузился в глубокое уныние. Не появляясь даже во Дворце, он лично следил за подготовкой и проведением всех обрядов. Кроме него, не нашлось никого, кто мог бы взять это на себя. Старые слуги жрицы остались при ней и кое-как со всем справились. Гэндзи лично явился в дом на Шестой линии с соболезнованиями. Когда жрице доложили о его приходе, она выслала к нему свою главную прислужницу, которой было поручено сказать, что, мол, поскольку госпожа еще не успела прийти в себя…
- Передайте вашей госпоже, что существует уговор, который мы заключили с ее почтенной матушкой, и я бы не хотел, чтобы в этом доме меня считали чужим,- сказал Гэндзи и, вызвав слуг, поручил им подготовить все необходимое для поминальных обрядов.
Казалось, что нынешней заботливостью он стремится восполнить прежнюю холодность. Все положенные церемонии прошли с приличной случаю торжественностью, для участия в них Гэндзи призвал великое множество своих домочадцев.
Сам он, глубоко опечаленный, заключился в своем доме, соблюдал строгое воздержание и, не поднимая занавесей, творил молитвы. Часто он посылал жрице письма с соболезнованиями. Немного оправившись, девушка стала отвечать ему. Поначалу она очень робела, но кормилица и прочие дамы сумели убедить ее, что в данном случае прибегать к помощи посредника недопустимо.
Однажды, когда дул сильный ветер и в воздухе кружился мокрый снег, Гэндзи, представив себе, как одиноко и тоскливо должно быть теперь жрице, отправил к ней гонца.
написал он на лазурной, в сероватых разводах бумаге.
Письмо его, явно рассчитанное на то, чтобы поразить воображение этой юной особы, отличалось необыкновенным изяществом. Девушка долго не решалась ответить сама, но наконец, вняв увещеваниям дам, полагавших, что участие посредника в подобном случае невозможно, написала на пропитанной благовониями зеленовато-серой, скрадывающей неровности почерка бумаге:
Видно было, что она робела, однако в знаках, не очень искусно, но довольно изящно начертанных ее рукой, чувствовалось несомненное благородство.
Пока жрица находилась в Исэ, Гэндзи беспрестанно помышлял о ней и сетовал на судьбу, поставившую ее в столь исключительное положение. Теперь же, когда, казалось бы, не было никаких преград его чувству, он, как это часто с ним бывало, предпочитал держаться в отдалении. «Миясудокоро тревожилась недаром,- думал он,- мое участие в судьбе жрицы уже теперь возбуждает в столице толки. Будет лучше, если я стану заботиться о ней совершенно бескорыстно, разрушив, таким образом, ожидания недоброжелателей. Когда Государь достигнет зрелого возраста, можно будет отдать ее во Дворец. Детей у меня немного, и заботы о ней скрасят мое существование».
Придя к такому решению, Гэндзи обратил на жрицу свои попечения и любезно вникая во все ее нужды, посещал дом на Шестой линии, когда того требовали обстоятельства.
- Моя просьба может показаться вам дерзкой, и тем не менее прощу вас видеть во мне замену ушедшей. Будьте со мной откровенны во всем, большего я не желаю,- говорил Гэндзи, но девушка, болезненно застенчивая по натуре, робела, думая: «Решусь ли я хотя бы шепотом ответить ему? Не будет ли уже это нарушением приличий?» Не сумев убедить ее, дамы только сетовали на ее несговорчивость.
Среди прислужниц бывшей жрицы было немало весьма утонченных особ, многие из них занимали довольно высокое положение при дворе, имея звания нёбэтто, найси и тому подобные. Другие, принадлежа к высочайшему семейству, были связаны со своей госпожой родственными узами. «Если мне удастся осуществить свой тайный замысел и жрица станет прислуживать в высочайших покоях, она вряд ли окажется хуже других. Хотелось бы только разглядеть ее получше»,- думал Гэндзи, и вряд ли его любопытство было обусловлено только отцовскими чувствами. Понимая, что со временем его решимость может поколебаться, он предпочитал никому не открывать своих намерений. С особым вниманием отнесся Гэндзи к проведению обрядов, имевших целью почтить память покойной миясудокоро, чем заслужил горячую признательность домочадцев жрицы.
Унылой, однообразной чередой тянулись дни и луны, дом на Шестой линии постепенно приходил в запустение. Прислужницы жрицы одна за другой покинули ее, а поскольку дом находился в весьма безлюдном месте у столичного предела, сюда долетал на закате звон колоколов из горных храмов (152), и, внимая ему, девушка тихонько плакала.
Их отношения с матерью были гораздо более близкими, чем это обычно бывает, они не расставались никогда: даже отправляясь в Исэ, жрица упросила миясудокоро сопровождать ее - случай поистине беспримерный. Но в этот последний путь она не смогла отправиться вместе с матерью, и теперь горевала так, что рукава ее ни на миг не высыхали.
Многие мужи - и высокого и низкого рангов - пытались, заручившись поддержкой живущих в доме на Шестой линии дам, возбудить нежные чувства в сердце жрицы, однако министр Гэндзи, проявив отеческую заботливость, призвал к себе ее кормилицу и прочих прислужниц и предупредил их, что суровое наказание ждет каждую, ежели вознамерится она распорядиться участью госпожи по собственному разумению. И они, не желая навлекать на себя гнев столь важной особы, безжалостно отклоняли все домогательства.
13