«Какую жалкую жизнь вынужден влачить я!» - беспрестанно думал Гэндзи. Монах Рисси громко и протяжно произносил слова молитвы: «Возносящих хвалу будде Амиде с собою возьмет, не оставив…[17]» - и Гэндзи невольно позавидовал ему. «Ах, отчего…» - вздохнул он, но тут же возник перед его мысленным взором образ госпожи из Западного флигеля. Так, видно, не было твердости в его сердце. Непривычно долгой была их разлука, и он часто писал к ней.
«Я ныне испытываю себя - достанет ли сил отказаться от мира? Но, увы, тоска не рассеивается, и с каждым днем все сильнее печаль одиночества. Многое еще не познано, и я задержусь здесь на некоторое время. Как Вы живете без меня?» - писал он с восхитительной непринужденностью на бумаге «митиноку».
Столь нежное послание растрогало юную госпожу до слез, и, взяв листок белой бумаги, она написала ответ:
«Почерк у нее становится все лучше», - думал Гэндзи, любуясь письмом.
Юная госпожа чаще всего обменивалась посланиями с Гэндзи, потому и почерк ее напоминал его собственный, только был мягче и женственнее. «Похоже, что мне удастся воспитать ее совершенной во всех отношениях», - радовался он.
Поскольку это было так близко - право, что стоило ветру долететь и вернуться, - Гэндзи решил отправить письмо и жрице Камо. Вот что он написал госпоже Тюдзё:
«Вряд ли Ваша госпожа знает о том, что, куда б я ни поехал, тоска преследует меня…»
А вот и письмо к самой жрице:
Пытаться «прошедшее нынешним сделать» (95) - не напрасно ли? И все же иногда думаю: а вдруг?..» - привычно написал Гэндзи на зеленоватой китайской бумаге, затем, прикрепив письмо священными волокнами к ветке дерева сакаки, отправил его со всеми приличествующими случаю церемониями.
Ответила госпожа Тюдзё:
«Скучною вереницей тянутся дни… Я часто вспоминаю о прошлом, и мысли мои невольно устремляются к Вам, но не напрасно ли?»
Ее письмо было более учтивым и содержательным, чем обычно. На крошечном клочке бумаги, перевязанном обрывками священных волокон, рукою жрицы было начертано:
Так, и в ближайших рождениях…»
Почерк ее не отличался особой изысканностью, но был довольно изящен, а в скорописи она превосходила многих.
«Наверное, за это время «Утренний лик» расцвел еще пышнее…» - подумал Гэндзи, и сердце его затрепетало. Можно было подумать, что даже гнев богов не страшил его. «Кажется, это было тоже осенью… - вспомнилось вдруг ему. - Печальная обитель на равнине… Как похоже, ну не странно ли?» - думал Гэндзи, обращая к богам свои укоризны. Право, подобное легкомыслие достойно сожаления! Трудно было постичь, что двигало им: он спокойно оставался в стороне, когда легко мог добиться успеха, теперь же его мучило запоздалое раскаяние… Эта черта Гэндзи, судя по всему, была известна и жрице, во всяком случае она не пренебрегала его редкими письмами, хотя, казалось бы…
Гэндзи коротал дни, читая шестидесятикнижие[18] и слушая толкования неясных мест, и даже самые скромные монахи радовались:
- Верно, своими молитвами привлекли мы в нашу горную обитель этот невиданный свет.
- Право, и Будда почел бы за честь…
Проводя дни в неторопливых размышлениях, Гэндзи с неудовольствием думал о возвращении, и только тревога за юную госпожу, привязывая его к миру, не позволяла долее оставаться здесь, поэтому вскоре, пожаловав монашескую обитель богатыми дарами, он стал собираться в обратный путь. Одарив всех вокруг - как монахов, высших и низших, так и живущих поблизости бедных жителей гор, - справив положенные обряды, Гэндзи выехал в столицу. Со всех сторон к дороге стекались бедняки-дровосеки, смотрели на него, роняя слезы. Гэндзи сидел в черной карете, облаченный в невзрачное одеяние скорби, но даже мельком уловленные неясные очертания его фигуры были достойны восхищения. Да, в целом мире не было человека прекраснее.
Вернувшись домой, Гэндзи нашел юную госпожу повзрослевшей и похорошевшей. Она сидела, спокойная и задумчивая, словно размышляя о том, что станется с ними в будущем, и была так трогательна, что хотелось вовсе не отрывать от нее взора. «Знает ли она, какие бури смущали мое недостойное сердце», - подумал Гэндзи и, с умилением вспомнив ее песню: «На глазах меняющей цвет…», принялся беседовать с ней ласковее обычного.
Блистающие каплями росы багряные листья, привезенные из горной обители, были необыкновенно хороши, куда ярче, чем в саду перед домом, и Гэндзи решил отослать их Государыне, рассудив, что подобный знак внимания вряд ли кого-то удивит, в то время как отсутствие всяких вестей от него может показаться подозрительным. Вот что он написал, обращаясь к Омёбу:
«Я слышал, что Ваша госпожа после долгого перерыва вновь посетила высочайшие покои. Меня весьма тревожит как ее судьба, так и судьба принца, поэтому это известие не могло не взволновать меня, но не в моей власти было отменять назначенные для молитв дни… Созерцая эти листья в одиночестве, мог ли я не вспомнить о «парчовом наряде в ночи?»[19] (96) При случае покажите их госпоже».
17
18
19