– «Был такой слух, — сказал Тринкман. – Я тщательнейшее проверил его по официальным материалам Нюрнбергского процесса. И что узнал? Подлинный документ «о зверствах немцев – если не ошибаюсь, СССР-9, представленный Трибуналу где-то в феврале 1946 года – ни единым словом не говорит об истреблении евреев Киева в том самом «Бабьем Яру»! Так кому я и все интересующиеся судьбами евреев Киева должны верить? Каким-то слухам, или официальному государственному документу, составленному Правительством СССР и представленному им Высокому Международному Суду? Если факты избиения евреев имели место, зачем авторам о них умалчивать? Когда документ лжет, или содержит полуправду – а она (известно) хуже любой лжи – пеняйте на себя, если человечество от Вас отвернётся. Ведь изолгавшись вконец, Вы под глыбами навороченной Вами неправды хороните действительно страшную правду войны. И теперь, прочтя даже правдивые строки Ваших Списков Потерь и Утрат, никто никогда больше Вам не поверит! Хоть это-то Вы понять способны, уважаемый?.. »
Всё же, Стукалин[2] числился (нет, был!) моим другом (и мужик он вовсе не конченный, уютный в нормальной жизни мужик). Епископ же, тот — ну точно — «прям, как правда» — говорил с ним тоном строгого учителя да с высокой кафедры… (А я, зная о не простой молодости Мартина, гадал, как он – пилот «летающих гробов» того раньшего времени – отлаиваться привык на своих бедолаг-механиков. Тогда — все вместе — учившихся своему замечательному но страшному ремеслу только на собственной крови).
60. Тринкман
О чём гадать не нужно было – о естественной реакции моего приятеля на менторский нажим Тринкмана. Дело в том, что в недолгой жизни Гектора Фёдоровича по-настоящему серьёзного дела, — серьёзного вправду, мужского настоящего дела тем более, — у молодого ещё человека не было. И уже будет вряд ли. Не «делом» же считать заведывание им отделами печати в центральных московских газетах, потому как родной его дядя — сам Борис Иванович Стукалин[3] – Председатель Госкомитета по печати при ЦК КПСС и член того же ЦК? (В газетах Гектор, на полном советском серьёзе, «решал вопросы» публикации: — да – нет, крупнее – мельче — некрологов усопшей номенклатуры. А до того ПЕРВОсекретарствовал в Московском городском, а прежде районом Бауманском комитетах комсомола). Словом, парень хороший. Не вредный. Потому мне больно было смотреть в его сторону. Упоминание о подлейшем документе – а советских фальшивок таких было не счесть – означало однозначно увесистую плюху моему Гетеньке: вкупе с авторами «документа» и он – советский высокий чиновник – тоже будто солгал! Отукалин, мужик неглупый – (насколько, — чёрт бы его побрал, — может быть неглупым первый зам Громыко по кадрам и консульской работе) понял это. Съёжился, подрастерявшись. Скукожился откровенно. После паузы, скрашенной отличным кофе с великолепными пирожными (тогда сахар был мне не противопоказан!), Гектор Фёдорович всё же собрался. Подобрался. Выдавил:
— Печально, Ваше Преосвященство: и такое имело место. Печально.
— Печально. Но ещё печальней, Ваша Честь, что подобными фактами опоганивается память и добрые имена погибших. Кроме того, такие факты – а им числа несть – убивают последние остатки уважения к властям, манипулирующим подобными «документами».
— И всё же, и всё же, — потерянно бормотал Отукалин, наверняка уничижаемый и тем, что перед ним сидел и «порол» его «сам приятель Гитлера».
3
Со слов Бориса Ивановича Стукалина они не родственники, а однофамильцы, причем, это единственный однофамилец, встреченный им за всю жизнь. (Д.Т.)