— Можно подумать, — прошептала дама на ухо Аристиду, который снова придал своему лицу наивно-недоуменное выражение, — что эти люди утратили чувство юмора. Если оно вообще у них когда-нибудь было.
— Потерять то, чего никогда не было? Тоже смешно!..
В этот момент поезд резко затормозил. Все пассажиры попадали со своих мест. Скудное освещение погасло. Вагон дернулся еще два раза и остановился. Крики, проклятия — преимущественно на немецком языке, — толкотня, суматоха… И тревожная команда:
— Всем выходить! Все в укрытия!
Аристид и его спутница вдруг оказались на полотне дороги. Как это произошло, они и сами не успели заметить. Оба лежали за насыпью и напряженно слушали.
Аристид первым уловил осиное жужжание приближающихся самолетов. Он обхватил свою спутницу обеими руками, рывком поднял ее с земли и потащил прочь от поезда. Едва они успели пробежать каких-нибудь пятьдесят метров, как головной самолет уже начал поливать поезд огнем из пулеметов.
Они бросились на землю. Аристид прижал голову женщины к траве. С воем пролетел второй самолет, выпустив сноп трассирующих пуль, и исчез.
Немцы открыли ответный пулеметный огонь по самолетам, но он, мягко говоря, оказался малодейственным. Вскоре пулемет и вовсе замолк, хотя союзнические самолеты прилетали еще трижды.
Наконец все стихло. В безлунной ночи повсюду кишели люди. Они выбирались из своих укрытий и спешили к поезду. Команды на немецком языке зазвучали громче.
— Спасибо, мосье Аристид, — сказала миловидная спутница.
— За что?
— В такие ситуации вы, видимо, попадаете не впервые. Чувствуется, что у вас уже есть опыт. А я еще ни разу не ездила в этих смешанных поездах.
— Как, собственно, тебя зовут? — вдруг переходя на «ты», спросил Аристид.
Девушка долго молчала. Они медленно брели к поезду и едва не споткнулись о человека, который со стоном и бранью поднимался с земли. Это был француз.
— И когда только боши поймут, что проиграли свою поганую войну? — ворчал он.
— Вам повезло, дорогой, — дружелюбно отозвался Аристид. — Ибо я тоже француз. Будь на моем месте немец, вы бы сейчас распрощались с нашей прекрасной Францией.
— А мне все равно, — буркнул тот и побрел к своему вагону.
Аристид помог своей спутнице подняться на высокую подножку. Она обернулась, почти до боли придавила ему пальцем нос и только тут сказала:
— Меня зовут Ариана, Казанова.
Ему показалось в тот миг, что она такая же Ариана, как он Аристид, но эта смутная догадка не вызвала у него ни тревоги, ни радости.
Ариана рывком вскочила в тамбур и вдруг вскрикнула. На этот раз она споткнулась о плечо женщины, лежавшей на полу вагона. По залитому кровью восковому лицу этой женщины скользил слабый лучик карманного фонаря. Рядом с ней стоял на коленях мужчина, щупал пульс и отирал тампоном кровь с виска и шеи раненой.
Аристид смотрел на это широко раскрытыми глазами. Его бледное лицо выражало крайнее напряжение. Ставшие вдруг тонкими губы нервно подергивались.
Из соседнего вагона пришел немецкий военный врач. Он наклонился над женщиной, заставил осветить глаза пострадавшей, поднял ее веки, опустил их снова, пощупал пульс и по-французски произнес:
— Morte[22].
Затем он поднялся, приложил пальцы к козырьку, повернулся и направился в свой, немецкий вагон.
Аристид и Ариана молча прошли в свое купе. Каждый был занят своими мыслями.
Скорый 507-й часто останавливался на полустанках и в то же время мчался мимо больших станций, где стоянка предусматривалась расписанием, поэтому мертвую женщину вместе с двумя другими убитыми и пятью ранеными оставили на какой-то ближайшей платформе.
Среди французских пассажиров ходили противоречивые слухи о потерях немцев во время воздушного налета. Одни говорили, что ранено не менее десятка немецких солдат. Другие уверяли, будто оккупанты вообще не понесли потерь, потому что для защиты от пуль они якобы надевают стальные жилеты.
В то же время каждый видел пулевые пробоины в крышах и стенах вагонов, разбитые стекла окон. Многие из пассажиров с каким-то смиренным безразличием рассматривали дырки в запасном белье, туфлях и дорожных несессерах. С чемодана Арианы свисала отбитая ручка.
А поезд шел дальше. Только, кажется, значительно медленнее, чем до налета.
Сидевшая напротив нашей парочки седовласая дама с отсутствующим видом выщипывала вату из продырявленного вагонного дивана. Напряженность ее усталого лица смягчала блаженная улыбка. Не сразу вернувшись к действительности, она смутилась, испуганно огляделась вокруг и стала лихорадочно запихивать клочки ваты обратно в дырку. Затем нежно погладила рукой видавший виды диван и, виновато улыбаясь, взглянула на Ариану и Аристида, будто хотела им сказать: «Я совсем забыла, что сижу на диване, который снова будет нашим, французским, когда прогоним наконец этих немцев».