— Он терпеливый.
— Терпеливый… — повторил Бобби.
Ответ его ошарашил.
— Со мной.
— С тобой.
— И с Робертом.
— Терпеливый, — опять повторил Бобби.
И замолчал оттого, что перехватило дыхание. Он вдруг ощутил, как сильно грим стягивает кожу. И пожалел, что как только он начал наезжать на Хэрриет, она не ушла, не послала его куда подальше или просто не дала по морде. Пожалел, что вообще услышал это слово — «терпеливый».
— А дела-то совсем плохи. — Отступать было некуда, поезд несся в каньон, глаза Хитрого койота от ужаса вылезли на метр. — Я боялся увидеть, с кем ты сейчас, думал, мне тошно станет от ревности. А теперь мне просто тошно. Я ожидал, что ты выберешь кого-то талантливого, обалденного, гениального — писателя, сценариста — с чувством юмора и громадным хреном. А не лесоруба с дебильной стрижкой, который считает тюбик «Бен-Гея» лучшим средством эротического массажа!
— Я знала, что ты невзлюбишь Дина, но язвить-то к чему! — Хэрриет отерла слезы тыльной стороной ладони.
— Да что там можно невзлюбить?! Он ведет себя так, как вел бы любой на его месте. Будь я старикашкой в полметра росту, я бы скакал от радости, получив лакомый кусочек вроде тебя. Терпеливый он, подумать только! Да куда ему деваться! Он перед тобой каждую ночь на коленях должен ползать и ноги тебе маслом умащать.
— Ты сам упустил свой шанс, — сказала Хэрриет, стараясь не расплакаться. От сдерживаемых слез лицо кривилось и дрожало.
— А я не про те шансы, что я упустил. Я про те, что упустила ты!
В этот раз, когда Хэрриет развернулась и зашагала прочь от Бобби, он дал ей уйти. Ее плечи дрожали, она коротко всхлипывала на ходу. Он следил, как она вернулась к фонтану, где они встретились утром. И вдруг, вспомнив про мальчика, с колотящимся сердцем закрутил головой, пытаясь понять, что тот мог видеть и слышать. По счастью, младший Бобби бегал по длинному залу, гоняя перед собой запыленную селезенку, которую пытались отбить у него еще два маленьких зомби.
Одна из передач оказалась слишком мощной, и селезенка полетела в сторону наблюдавшего за игроками Бобби. Он выставил ногу, чтобы остановить ее, и она противно сплющилась о его подошву. Мальчишки, тяжело дыша, затормозили метрах в трех от него. Бобби поднял селезенку.
— Вперед! — сказал он и бросил «мяч» своему тезке, который поймал его в баскетбольном прыжке и унесся, преследуемый соперниками.
Бобби повернулся, ища глазами Хэрриет, и увидел, что она тоже смотрит на него, напряженно уперевшись ладонями в колени. Он думал, что она отведет глаза, однако ее пристальный взгляд буквально его притягивал. Бобби вернулся к фонтану, сел рядом. Пока он подбирал слова для извинений, Хэрриет заговорила:
— Я писала тебе. Ты сам перестал отвечать.
Ее босые ноги опять начали привычную потасовку.
— Не нравится мне, как властно ведет себя правая нога, — заметил Бобби. — Ей следовало бы дать левой хоть немножечко форы.
Хэрриет не слушала.
— Впрочем, неважно. — Ее голос звучал хрипло и сдавленно, а вот грим на масляной основе не растекся от слез. — Я не обиделась. Знала, что мы не сможем сохранить отношения, видясь только во время твоих приездов домой на Рождество. — Хэрриет с трудом сглотнула. — Я действительно была уверена, что тебя вот-вот возьмут в какой-нибудь ситком. И каждый раз, думая об этом — о том, что увижу тебя на экране, услышу, как зрители хохочут над твоими шутками, — я расплывалась в широкой идиотской улыбке. Поверить не могу, что ты вернулся обратно в Монровиль.
Бобби уже успел объяснить, что именно погнало его обратно — в родительский дом, в спальню над гаражом. Дин спросил его об этом за обедом, и Бобби не стал ничего выдумывать. Как-то прошлой весной, ранним вечером в четверг он выступал в одном из клубов в Виллидже[15]. Отработал свои двадцать минут, получил от зрителей порцию не то чтобы оглушительного, но вполне искреннего смеха и аплодисментов, и остался послушать следующих. Посидел в баре и хотел уже отправляться домой, как на сцену вышел Робин Уильямс. Он как раз был в городе и обходил клубы, тестируя материал. Бобби шлепнулся обратно на табурет и навострил уши, чувствуя, как пульс застучал в висках.
Он не смог бы объяснить Хэрриет, что именно увидел в тот вечер. Его сосед одной рукой вцепился в край стола, а второй — в бедро своей спутницы, да так, что костяшки пальцев побелели. По его лицу струились слезы, согнувшись пополам, он хохотал взахлеб, взвизгивая, как какой-нибудь зверь, вроде собаки динго. Мотал головой из стороны в сторону и время от времени махал рукой, как бы моля: «Ой, хватит, ой, не могу!» Это было веселье на грани истерики.
15
Гринич-Виллидж — квартал на западе Нижнего Манхэттена, был популярным местом для богемной публики, в том числе музыкантов, художников, писателей.