Павле Фертиг обладал особым искусством изображать движение поезда. Крикнув «Фертиг!»[49], он прижимал руки к телу и начинал бегать вприпрыжку, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, издавая звуки «пых-пых, пых-пых» и тем самым подражая пыхтенью паровоза. Затем бег и шум постепенно замедлялись, поезд прибывал на станцию… Ни один экипаж с курортниками не отбывал из Хисаря без того, чтобы в ту минуту, когда лошади должны были тронуться, рядом не появился Павле, не протянул на прощанье свою шапку и не подал свою любимую команду «Фертиг!»
За это его и прозвали Павле Фертиг.
Но несмотря на постоянные подачки, Павле ходил в лохмотьях, босой, полуголодный и ни на что не тратил денег. Драная одежонка на нем была с чужого плеча, голод он утолял скудными остатками с чужого стола; спал у околицы, возле «Верблюдов», в лачужке, сооруженной из кольев, камыша и банок из-под керосина, а порой — возле какой-нибудь лавки, завернувшись в свой потертый пиджак; тощий, грязный, всем довольный, подобно философу-цинику, не знающий желаний и забот. Его бережливость и попрошайничество вызывали удивление. Некоторые думали, что он зашивает деньги в одежду или зарывает их в землю, но это были одни предположения, для всех оставалось загадкой, куда они деваются. Нередко к нему приставали с расспросами:
— Эй, Фертиг, ты, наверное, собираешь деньги на свадьбу; где ты их прячешь?
— Господу богу, господу богу посылаю!.. Туда! Да здравствует швейцарское царство! Фертиг!
Название Швейцария составляло и исчерпывало весь запас его познаний по всемирной географии. Это слово в его голове связывалось с понятием обо всем, что есть в мире прекрасного, благородного и ученого.
— Она настоящая швейцарка! Ах, ах, что за красавица!.. — восклицал он восхищенно, когда мимо проходила какая-нибудь пригожая девушка или дама, вся пунцовая от комплимента Фертига.
Я имел честь снискать одобрение Павле и потому сходил за «швейцарца». Он награждал меня этим титулом каждый раз, когда его шапка проплывала мимо меня… Наблюдая за забавлявшими нас его шалостями и дурачествами, я нередко испытывал непонятную грусть. Этот почти двадцатилетний парень, юродивый, обиженный природой, предмет издевательств праздных бездельников, казался мне необъяснимой жестокой загадкой, укором веселости, вызванной величайшим несчастьем, какое только может постичь человеческую душу. А бедная, больная душа Павле, безвозвратно утратившая равновесие, лишенная здравой опоры разума, тонущая в беспросветном мраке, была вольна смеяться и возбуждать смех, который заглушал чувство сожаления… Счастлив он был или несчастлив… Таились ли в его душе какие-нибудь другие, более возвышенные человеческие чувства, кроме несознательной склонности к грубым шуткам и проявлений мелочной, животной корысти? Это было неизвестно. Вероятно, нет. Страдал ли он от сознания своего положения? Ведь это сознание существовало! Так или иначе, но он был всегда весел! Он был неизменно весел и обречен, смеша и потешая людей своими глупостями и паясничаньем, получать подаяния, которыми не пользовался…
Но выпал случай, который пролил обильный свет на эту загадочную душу и возвысил Павле в моих глазах.
Однажды я сидел в кофейне своей гостиницы и курил, глядя на выщербленные временем крепостные стены, от которых веяло духом минувших веков, седой стариной.
Откуда ни возьмись появился веселый, улыбающийся Павле. Он озирался по сторонам.
— Кто тебе нужен, Павле?
— Ты, но смотрю, нет ли здесь еще кого, — ответил он.
— Почему?
— Нет ли какой-нибудь дурьей башки…
— Нету, нету. Здесь только двое швейцарцев: ты да я, — сказал я ему, улыбаясь.
Павле начал рыться за пазухой своей рваной рубахи.
— Ты умеешь писать по-франкски, так ведь? — спросил он, вынимая голубой конверт без надписи.
— Что это за письмо?
— В швейцарское царство. Оп!
Он подпрыгнул и протянул мне конверт.
— Напиши здесь по-франкски имя моего брата.
— Хорошо. Куда же пойдет это письмо?
— В швейцарское царство. Свояк Матю написал внутри, а снаружи не умеет… дурья башка…
— А! В Швейцарию? Твой брат там? — сказал я, и мне сразу же стало ясно, почему бедный ум Павле ставил Швейцарию так высоко. — А в какой город?
49
«Готово!» (нем.) В описываемые времена его употребляли кондуктора Восточной железной дороги в Болгарии. (Прим. автора)