Было еще одно важное обстоятельство. Отношение сербских офицеров и даже самого населения к болгарам оставляло желать лучшего. Возникла вражда, сначала тайная, потом явная. Опустошительные военные действия, давно уже перенесенные на сербскую почву; следовавшие одна за другой неудачи сербской армии, которая была вынуждена отступить и оставить цветущие долины Моравы и Тимока в жертву огню и грабителям; раздражение, вызванное затянувшейся злополучной войной — все это, естественно, побудило сербов искать какую-то причину, какого-то виновника неудач смелого начинания, которое сербы рыцарски предприняли в благородном порыве великодушия. Перед глазами у них маячили болгары. И вот на болгар посыпались обвинения в неискренности, в вероломстве, в трусости и прочее. За обвинениями последовали тяжкие оскорбления; за оскорблениями — нескрываемое недоверие и преследования. Болгары сразу увидели, что с ними обращаются не как с бескорыстными союзниками, а как с наемными войсками искателей приключений, которые явились сюда лишь с целью грабежа; а печать со своей стороны подливала масла в огонь. Болгары начали терпеть недостаток в продовольствии, во всякого рода снаряжении, в боеприпасах; были попытки заставить их называть себя старосербами; у Неготина попытались заменить болгарское знамя сербским. Так день от дня положение болгар становилось все более незавидным, задача — все более трудной. Но все лишения, все физические страдания меркли перед всеобщими обвинениями болгар в трусости.
В качестве красноречивейшего доказательства душевных мук, испытанных болгарами, приведем конец речи, с которой в то утро капитан Райчо обратился к батальону: «Сегодня тот день, — сказал он, — когда мы докажем, что знаем, как надо расплатиться с палачом всех христиан, и заставим умолкнуть бессовестную газету «Изток»…[9] Сегодня в бою мы должны геройски пролить кровь и омыть ею и лицо свое и имя, дабы восстановить свою попранную честь»[10].
Как только батальон занял исходную позицию, справа послышалось несколько выстрелов.
Черногорцы бросились в атаку на турок.
Их встретили ураганным огнем. Окопы заволокло длинными пеленами дыма.
Стрелки батальона сейчас же кинулись вперед, а за ними и весь батальон яростно устремился к первой линии окопов. Дождь пуль осыпал добровольцев, и ряды их, окутанные синими клубами дыма, редели. И гредетинская и «белая» батареи открыли огонь. Но добровольцы шли на приступ и стреляли, оставляя позади себя умирающих и раненых. Как только они присоединились к черногорцам, которые с руганью и криками бежали к окопам, начался жестокий бой. Турки выскочили из окопов. Два войска сошлись грудь с грудью. Сабля скрещивалась со штыком, удар кулака отвечал на удар приклада, ругательство — на брань. Шум и пальба, смешанные с криками «вперед», раздирали воздух. Черногорцы дрались, как львы. Болгары рубили, кололи, разили, ударяли, как бешеные. Неприятель отступил; батальон подбежал к шалашам, поджег их, занял первую линию окопов и бросился ко второй. С победными криками «ура» мчался он вперед под градом пуль и гранат, и противник, увидев, что добровольцы приближаются ко второму ряду окопов, отступил, но продолжал стрелять беспрерывно. Новый натиск со стороны болгар и черногорцев — они атаковали третью линию окопов. Ничто не могло их остановить. Тогда турки решили напасть на левый фланг батальона. Но добровольцы по команде повернулись лицом к неприятелю, и его маневр не удался. На турок внезапно обрушили ураганный огонь, и они быстро отступили за холм. Неописуемы были храбрость и бесстрашие славян. Многие из них пали, но те, что остались в живых, шли вперед с криками: «Ура! Ура! Победа!» Под сильнейшим огнем противника они ворвались в окопы третьей линии. Вдруг Брычков с лицом, почерневшим от пороха, и кровью на правой щеке, взбираясь на насыпь с ножом в руке, услышал где-то вблизи знакомый голос:
10
Эти сведения я почерпнул как из упомянутой выше книги «Покрита храброст», так и от частных лиц, которые участвовали в добровольческих четах в Сербии и в самом этом бою. (Прим. автора)