Снова прошло несколько месяцев. Была уже середина весны. В Гнетове вишни в садах стояли усыпанные белым цветом, а поля сплошь зазеленели молодыми всходами. Однажды Магда, сидя перед хатой, чистила к обеду мелкий проросший картофель, скорей пригодный для скотины, чем для людей. Но была весна, и нужда заглянула в Гнетово. Это было видно и по лицу Магды, почерневшему и полному заботы. Быть может, чтобы отогнать ее, баба, полузакрыв глаза, напевала тонким протяжным голосом:
Воробьи на черешнях чирикали так, словно хотели ее заглушить, а она, не прерывая песни, задумчиво поглядывала то на собаку, спавшую на солнце, то на дорогу, пролегавшую мимо хаты, то на тропинку, бежавшую через огород и поле. Может, потому поглядывала Магда на тропинку, что вела она прямиком к станции, и так судил бог, что в этот день она поглядывала на нее не напрасно. Вдали показалась какая-то фигура; баба приложила руку козырьком ко лбу, но ничего не могла разглядеть: солнце слепило глаза. Проснулся Лыска, поднял голову и, отрывисто тявкнув, принялся нюхать, насторожив уши и к чему-то прислушиваясь. В то же время до Магды донеслись неясные слова песни. Лыска вдруг сорвался и во весь дух помчался к приближавшемуся человеку. Магда слегка побледнела.
— Бартек или не Бартек?
И она вскочила так порывисто, что лукошко с картофелем полетело на землю; теперь уж не было сомнения — Лыска прыгал на грудь Бартеку. Баба бросилась вперед и от радости закричала что есть мочи:
— Бартек! Бартек!
— Магда! Это я! — ревел Бартек в кулак, как в трубу, и прибавлял шагу.
Он открыл ворота, задел за засов, чуть не свалился, покачнулся и упал прямо в объятия жены.
Баба затараторила:
— А я-то думала, уж не вернешься... Думала: убили его! Ну-ка, покажись! Дай насмотреться! Похудел-то как! Господи Иисусе! Ах ты, бедняга! Милый ты мой! Воротился, воротился!
Она на минуту отрывала руки от его шеи и смотрела на него, потом снова обнимала.
— Воротился! Слава богу! Милый ты мой Бартек!.. Ну, что? Пойдем в хату... Франек в школе. Немец тут все допекает ребят. Мальчишка здоров. Только лупоглазый, как ты. Ох, давно бы тебе вернуться! Одной-то мне как управиться? Беда, прямо беда!.. Хата разваливается. В амбаре крыша течет. Ну, что? Ох, Бартек, Бартек! И как это я тебя еще впжу в живых! Сколько тут хлопот было у меня с сеном! Чемерницкие помогали. Да что толку! Ну как, ты-то здоров? Ох, и рада же я тебе! Как рада! Бог тебя уберег. Пойдем в хату. Господи ты боже! То ли это Бартек, то ли не Бартек! А это что у тебя? Господи!
Теперь только Магда заметила длинный шрам, тянувшийся через все лицо Бартека — от левого виска до подбородка.
— А ничего... Кирасир один меня смазал, ну да и я его... В больнице лежал.
— Господи Иисусе!
— Пустяки,
— И отощал же ты, как скелет.
— Ruhig![85] — отвечал Бартек.
Он был действительно худ, черен, оборван. Настоящий победитель! К тому же он еле держался на ногах.
— Да ты что? Пьян?
— Ну вот... слаб еще.
Он был слаб, это верно! Но и пьян, так как при его истощении ему хватило бы и одной рюмки водки, а он выпил на станции целых четыре. Но зато дух и вид у него были как у настоящего победителя. Такого вида у него прежде никогда не бывало!
— Ruhig! — повторял он. — Мы кончили Krieg![86] Теперь я пан, понятно? А это видишь? — Тут он показал на свои кресты и медали. — Поняла, каков я? A? Links, rechts! Неu! Stroll![87] Сено! Солома! Солома! Сено! Halt![88]
Последнее «halt» он крикнул так пронзительно, что баба отскочила на несколько шагов.
— Ты что, ошалел?
— Как поживаешь, Магда? Когда тебе говорят: как поживаешь, то значит, как поживаешь?.. А по-французски знаешь, дура?.. Мусыо, мусью! Кто мусью? Я — мусыо. Поняла?
— Да что с тобой?
— А тебе что за дело? Was?[89] Донэ динэ![90] Понимаешь?
На лбу Магды стали собираться тучи.
— Это ты по-каковски болтаешь? Ты что же, совсем разучился по-польски? Ах ты, колбасник! Верно я говорю! Что из тебя сделали?
— Дай поесть!
— Пошел в хату!
Всякая команда производила на Бартека неотразимое впечатление, которому он не мог противиться. Услышав «пошел!», он выпрямился, вытянул руки по швам и, сделав пол-оборота, зашагал в указанном направлении. На пороге опомнился и с удивлением посмотрел на Магду.