Из Эмса приехал я в Вену, потом в Буду и оттуда на небольшом купеческом судне, отправлявшемся в Галац, решился пуститься по Дунаю.
Нисколько не заботясь о современных политических обстоятельствах, я совершенно не знал, что делается на берегах Дуная. Я думал только об Елене. Наслаждаясь природой, слушал по вечерам заунывную песню матроса и, проехав таким образом до Галаца, я был бы принужден сделать около четырехсот верст лишних, чтобы попасть в Букарест. К счастию, хозяин корабля спросил меня, куда я еду, и сказал, что я могу выйти на берег при Журжинской переправе и проехать в Букарест прямым путем. Это был подарок для рассеянного. На лодке переехал я в Слободзею и там, наняв почту, отправился в столицу Валахии. Никто не спрашивал меня, кто я, откуда, куда еду и есть ли у меня какой-нибудь вид.
Подъезжая к Букаресту вечером, вдруг увидели мы на самой дороге, сквозь деревья, разложенный огонь и вокруг него толпу людей. Шум и песни раздавались по лесу.
Суруджи[40] приостановил лошадей, со страхом произнес:
– Чи есть?[41]
– Это, верно, табор цыганский?
– Нуй, нуй, боерь![42] – повторял он, продолжая медленно подвигаться вперед.
Едва проехали мы заворот дороги, толпа вполне открылась перед нами. Над огнем, на козлах, висел котелок, а вокруг него лежали и ходили вооруженные люди в мантах, в скуфьях, в кушмах, в чалмах, в албанской одежде. Страшные, смуглые лица их с отвислыми усами казались от блеска огня раскаленными.
– Талгарь! Талгаръ! Разбойники! – проговорил суруджи, с ужасом остановив лошадей. – Недобре, недобре! – прошептал он еще и готов уже был свернуть с дороги в лес, но стук и дребезг каруцы[43] и топот лошадей обратили на себя внимание толпы. Несколько человек вскочило на коней, и мы были окружены какими-то чудовищами, вооруженными с головы до ног.
– Стэ![44] – закричали они, заскакав вперед.
Я выхватил пистолет.
– Русский офицер! – крикнул мой слуга, вообразив, что спрашивают: кто?
– Офицер русяск? – повторил один из наездников: – Хэ! Мой![45] капитан Пендедека!
И он поскакал к толпе, между тем как двое стояли спокойно перед лошадьми, а прочие разъезжали вокруг каруцы.
Поздно было требовать пути одним выстрелом у целой толпы вооруженных. Я полагал, что явится кто-нибудь знающий по-русски для расспросов, но вдруг тучный всадник, похожий на атамана шайки, подлетел на лихом коне и закричал мне:
– Офицерь?
– Да! – отвечал я.
– Хайд, мерже ла Калентино![46] – прокомандовал он без дальних расспросов.
Суруджи приударил по лошадям; меня повезли. Вся толпа поскакала вслед за мною, и не прошло нескольких минут, как я увидел новые толпы вооруженного сброда вокруг огней близ селения. Мне казалось, что меня везут на шабаш нечистой силы.
Со всех сторон раздавались дикие голоса, которые пели:
Каруца моя и провожатые остановились подле освещенного боярского дома.
Тут только узнал я, что меня привезли в селение Калептино, главную квартиру Ипсиланти, предводителя этеристов.
– Фетмаршалу акас? Дома фельдмаршал? – спросил капитан Пендедека, которого я принял за атамана разбойничьей шайки.
– Хэ! Ипсиланти содус ку тота армия ла Тырговешти; нума эфор[47] Дука акас! – отвечали двое арнаутов, стоявших на крыльце, подле входа в сени, с саблями наголо.
Я понял смысл сказанных слов: «Ипсиланти со всей армией удалился в Тырговешти, и в селении Калентине только эфор Дука». Его-то величали этеристы в песне своей маре инарал, великий генерал.
Меня ввели в дом. В передней комнате подле дверей, завешанных красным сукном, стояла толпа арнаутов, в роскошной своей одежде. Они заняты были продуванием, накладыванием и раскуркой трубок.
Вслед за капитаном Пендедекой вошел я в комнату, где на диване, свернув под себя ноги, сидел Дука, эфор этерии. Антерия[48] из шелковой с золотыми полосками ткани распахнулась на полы; красные широкие шаровары переливались под нею, как полымя; все туловище его было обернуто турецкою шалью, за которую заткнуты были на толстой золотой цепи часорник[49] с огромною связкою печатей и басман;[50] на голове была скуфья из шелковой материи, обшитая бумазеей. Перед ним стоял ломберный стол, а в жирной руке его утонула колода карт; он метал фараон. Несколько бояр в серых смушковых кочулах[51] сидели вокруг стола, пыхтели дымом и гнули углы на пэ и транспорты.
– Чи есть? – спросил Дука.
Не ожидая объяснений Пендедеки, я подошел к Эфору, сказал по-французски, что я русский путешественник и что на дороге к Букаресту остановлен его арнаутами…
Я хотел высказать свое неудовольствие за это насилие и просить, чтобы он приказал проводить меня в Букарест или из круга расположения этеристов, но он не дал мне кончить речи, обратился к своим собеседникам, сказал им что-то по-гречески, и они вышли из комнаты. Потом, приглашая меня сесть на диван, хлопнул три раза в ладоши. Явились два арнаута, один с трубкой, другой с дульчецом[52] и с кружкой воды на подносе. Я не отказался от азиатского обычного предложения – усладить горесть свою, прохладить сердце и питаться дымом надежды.
Когда мы остались одни, Дука таинственно спросил меня:
– Позвольте узнать, к кому вы ехали?
– Я просто проезжал из Австрии в Россию, – отвечал я.
– Хм! через Австрию! Здесь не дорога, вам надобно было ехать на Черновец, прямо из Австрии в Россию…
– Я хотел проехать по Дунаю, видеть Букарест…
– Нет, скажите, вы можете мне сказать… К господарю?.. Или к князю Ипсиланти?.. Вероятно, депеши…
– Уверяю вас, что я просто еду как путешественник, без всяких поручений.
– Теперь не время путешествовать без цели, – сказал Дука, усмехаясь. – Но все равно, мы понимаем… И во всяком случае, я обязан отправить вас к князю Ипсиланти. Его главная квартира в Тырговешти.
– Помилуйте! зачем мне ехать к нему? – вскричал я.
– Ни для чего больше, как для объяснения ему причины вашей поездки в Букарест. Теперь, милостивый государь, нет сношений ни с господарем, ни с Диваном мимо князя Ипсиланти. Хэ! мой! капитан Алеко! – вскричал Дука после сих слов.
Явился капитан Алеко в казацкой одежде из черного сукна.
– Вот этот господин проводит вас в Тырговешти, – сказал мне Дука, отдав приказание капитану Алеке.
Нечего было делать; я вышел.
– Где мой слуга? – спросил я у арнаута, не видя подле крыльца ни каруцы своей, ни слуги.
– Нушти! не знаю, – отвечал мне арнаут.
– Где каруца?
– Нушти! – повторил арнаут.
– Ни моего слуги, ни каруцы нет! – сказал я капитану Алеко.
Он стал расспрашивать у разного сброда людей, которые стояли на крыльце и ходили по двору.
– Нушти! – отвечали все. – Суруджи сел и поехал, а слуга пошел вслед за ним.