— Да, да, конечно.
И, помолчав, доктор спросил:
— Так думаешь — пропадет?
Фельдшер понял, что это опять о дочери управляющего.
— Учитель за ней ходит, — ответил он. — Из семилетки. Раз с кладбища шли — я видел. Скорей, что не женится…
— Приступим? — и доктор направился в кабинет.
Опять раны и болезни встали в очередь на него. Но вот кончился приток больных. Пять часов вечера. Можно идти домой.
После обеда Иван Аркадьевич лег поспать. Проснувшись, пошагал по даче, загадочно усмехаясь, потом взял фуражку и плащ и ушел. Жена не спрашивала, куда это он. Она и без него знала — к управляющему.
К этому времени уже выяснилось, что управляющий не виноват в случившемся несчастье. Но все равно лицо у него было такое, как будто он сознательно убил троих людей и теперь увернулся от наказания совершенно нечестным путем.
Он с чрезвычайным жаром заговорил с доктором об Англии. Именно Англию он винил во всех бедах, даже, кажется, в скверной погоде и в том, что у него камни в печени.
Иван Аркадьевич морщился, то теребя седоватую бородку, то почесывая висок, то еще чем-нибудь занимая свои пальцы и свое внимание, и нетерпеливо постукивал пятками: та-та, та-та, та-та… Когда вошла дочь управляющего, доктор сразу же заулыбался, глаза у него заблистали, он отвернулся от хозяина. Он сам себе не мог объяснить, что именно привлекало его в этой девушке. Она не отличалась худобой, была темноволоса, довольно высока ростом, и во всех ее движениях проявлялось нечто такое, от чего доктор всегда терял спокойствие.
Управляющий называл свою дочь почему-то Павликом. Может быть, потому, что он хотел сына, а родилась дочь. Из-за него и другие звали Павликом эту девушку.
Учитель и фельдшер явились вместе. Все четверо уселись, как и часто по вечерам, за преферанс. Не заметили, как снова зашумел за окном дождь — уже с обеда небо опять заволакивалось тучами. К десяти часам игра кончилась.
У крыльца разошлись. Фельдшер повернул направо — он жил рядом с управляющим, на самом краю поселка, противоположном от больницы краю, доктор и учитель — налево. Вокруг творилось такое, что Иван Аркадьевич усомнился на мгновение: дойти ли? Учитель же, казалось, не замечал этого хаоса, во тьме которого смешались земля, вода и небо. Чуть они остались одни, он сказал доктору:
— Мне нужно вам несколько слов, Иван Аркадьевич… Ваше отношение к Павлику мне заметно… то есть я хочу сказать, что мне известно… что я догадываюсь… ну, да вы понимаете… Так вот, Иван Аркадьевич… вот… тем более — не скрою от вас — для того и заговорил, — месяцев через семь придем к вам за советом как к доктору… отцу мы пока молчим — сначала запишемся… вот так…
Помолчав, Иван Аркадьевич ответил глухо:
— Всегда буду рад помочь. Рассчитывайте вполне. Хотя по специальности я не акушер.
— Благодарю вас, — откликнулся учитель.
Больше ничего не было сказано между ними. У семилетки учитель пожал руку доктору. Иван Аркадьевич остался один.
Ему предстоял еще немалый путь: через весь поселок. Днем это пустяки, а в такой тьме, да еще в дождь — трудновато. Впрочем, Иван Аркадьевич привык ко всякой погоде и ко всякой дороге.
Он медленно пробирался вперед. Когда-нибудь эта девушка постареет, так же как и его жена, и у этого учителя случится такой же вечер, как сегодня у него, Ивана Аркадьевича. Ведь некогда и он любил свою жену так же, как учитель любит сейчас Павлика. Все течет и непрестанно изменяется. Станет когда-нибудь прошлым и теперешнее время. И — подумалось доктору — какими героическими представятся, должно быть, все эти годы будущим поколениям! Сколько [13] будет написано о них! С каким увлечением сейчас еще не родившиеся люди будут изучать эти годы, слушать и читать о них! Или — черт их знает, этих потомков! — как еще они взглянут на все это? Может быть, откроют такое, что и не видно современникам? Неужели же отнесутся с невниманием или презрением? Черт их знает! Все же время, несомненно, необыкновенное.
А вот он, доктор Лунин, человек этой большой эпохи, пробирается, увязая в грязи, домой после преферанса. Его окружает тьма. Дождь бьет ему в лицо и норовит проникнуть за шиворот, под плащ, поближе к продрогшему телу. Он, старик уже, при живой жене и взрослом сыне (старший погиб на войне), надеялся соблазнить молодую девицу, но, к счастью, получил по носу. Он живет мелкой жизнью, ограниченной скромным жалованьем и скромными способностями, — жизнью, полной мелких удручающих забот. Но у него есть дело в жизни, а счастье человеческое — так полагал сейчас Иван Аркадьевич — в том, чтобы найти свое дело и делать его почестней и получше. И вот сейчас, до сна, он еще поработает над статьей, — губернская газета заказывала ему иногда статьи не только по медицине, но и по истории, по литературе, по географии. Особенно любил доктор географию.
13
В печатном прототипе: «Скоро». Исправлено по изд.: Мих. Слонимский. Пощечина. Изд-во писателей в Ленинграде, 1930.—