Все же, Юй был, видимо, насекомым.
Прошло больше полугода, летающая повозка из страны Цигун появлялась уже восемь раз, от недоедания распухли ноги у девяти десятых из тех обитателей плотов, что прочли надписи на стволах сосен, а о новом уполномоченном по усмирению вод не было никаких вестей. И лишь после того, как повозка прилетела в десятый раз, распространилась весть о том, что и вправду есть человек по имени Юй, что он на самом деле сын Гуня и что он действительно назначен министром водного хозяйства. Три года назад он начал свой путь из Цзичжоу[339] и скоро должен добраться до здешних мест.
Все восприняли эту весть не без интереса, но очень спокойно и с некоторым недоверием, ибо от подобных, не слишком достоверных сообщений у многих на ушах образовались мозоли.
На сей раз, однако, слухи подтвердились. Дней десять спустя почти все заговорили о том, что министр вот-вот прибудет, какой-то человек, занимавшийся сбором водорослей, собственными глазами видел правительственный корабль. В доказательство он всем показывал синевшую у него на лбу шишку и пояснял: это охранник запустил в него камнем за то, что он недостаточно быстро освободил дорогу кораблю. С той поры он приобрел широкую известность и не имел ни минуты свободного времени; охотников незамедлительно взглянуть на его шишку оказалось столько, что они едва не потопили плот. Позднее ученые призвали его к себе, подвергли тщательному обследованию и решили, что шишка у него — настоящая. Тут уж господину Птицеглаву стало невозможно отстаивать свою версию; пришлось уступить исторические разыскания другим лицам, а самому заняться сбором народных песен.[340]
Дней через двадцать, а то и больше, появилась целая флотилия больших лодок, выдолбленных из целого ствола дерева. В каждой лодке находилось по два десятка солдат-гребцов и по три десятка стражников с секирами; на носу и на корме развевались флаги. Едва флотилия причалила к вершине горы, как именитые люди и ученые выстроились на берегу для встречи почетных гостей. Но прошло немало времени, пока с самого большого судна сошли два тучных сановника средних лет, окруженные двумя десятками воинов в тигровых шкурах. Вместе со встречавшими они проследовали к самой высокой скале и скрылись в пещере.
На берегу и на плотах собрались люди, каждый вытягивал шею в надежде услышать, о чем идет речь; наконец, они попили, что пожаловал вовсе не сам Юй, а лишь комиссия по обследованию.
Сановники уселись в центре каменного зала, вкусили хлеба и начали обследование.
Один из ученых — лингвист, специалист по языку мяо,[341] сказал:
— Стихийное бедствие не столь уж тяжело, да и с провиантом положение не безнадежно. Хлеб ежемесячно падает с неба, рыбы тоже хватает; правда, она слегка припахивает тиной, но зато, ваша милость, какая жирная! Что же до простолюдинов, то в их распоряжении листья вяза и морская трава, они «пребывают в праздной сытости, без забот и тревог» — да и о чем заботиться, они и раньше ни к чему иному не стремились. Мы сами пробовали их пищу — вкус вполне приемлемый и весьма своеобразный.
Тут его перебил другой ученый, исследовавший «Фармакопею Шэнь-нуна»:[342]
— К тому же в листьях вяза содержится витамин Дабл-Ю, а в морских травах — йод, который излечивает от золотухи. Значит, оба продукта весьма полезны для здоровья.
— О'кей! — подал голос еще один ученый муж. Оба сановника не без удивления посмотрели на него.
Исследователь «Фармакопеи Шэнь-нуна» продолжал:
— О питье и говорить нечего, воды у них столько, что десяти тысячам поколений не выпить. Жаль только, что она мутновата и перед употреблением ее следует дистиллировать. Мы многократно давали соответствующие разъяснения, но эти люди погрязли в невежестве и упорно отказываются следовать нашим советам, в результате чего появилось бессчетное множество больных.
— А потом, разве не по их вине начался потоп? — ворвался в разговор почтенный господин в темно-коричневом халате, с усами и бородой, свисающими пятью длинными прядями.
— До потопа они ленились укреплять плотины, а сейчас ленятся черпать воду…
— Сие означает «квинтэссенции духа лишились»! — посмеиваясь, заговорил сидевший в заднем ряду усатый специалист по эссе эпохи Фу Си.[343] — Я недавно взобрался на выси Памира, где свободно порхают небесные ветры; распускалась дикая слива, проносились белые облака, поднималась цена на золото, погружались в сон мыши. И узрел я некоего юношу с сигаретой во рту, и лицо его было окутано дымом, как у Чи Ю…[344] Ха-ха-ха! Ну, что тут будешь делать!
339
Цзичжоу — одна из девяти областей, на которые при императоре Яо был разделен Китай; она охватывала территорию современных провинций Хэбэй и Шаньси. Столица империи Яо находилась в пределах области Цзичжоу.
340
Еще один намек на профессора Гу Цзе-гана, который в 20-х годах занимался сбором и изучением народных песен.
342
Шэнь-нун — император, который, согласно легендам, научил китайцев земледелию. Ему приписывается одна из древнейших китайских книг о лекарственных растениях — «Фармакопея» («Шэнь-нун бэньцао»); фактически она была составлена в начале нашей эры.
343
Специалист по эссе эпохи Фу Си. — Прототипом этого сатирического образа послужил известный писатель Линь Юй-тан, ратовавший за так называемый «разговорно-эпистолярный стиль» в литературе и за преимущественное использование жанра коротких эссе, процветавшего в эпоху Мин. Бессвязный набор фраз («Я недавно взобрался на выси Памира…») пародирует «разговорно-эпистолярный стиль» Линь Юй-тана; Фу Си — император глубокой древности, правивший, согласно традиционной хронологии, в начале III тыс. до н. э. (по другим версиям, на рубеже V–IV тыс. до н. э.).
344
Чи Ю — персонаж китайской мифологии, о котором древние китайцы писали как о чудовище «со звериным обликом, речами человека, с медной головой и железным лбом». Во время войны с мифическим императором Хуан-ди Чи Ю с помощью одному ему известного колдовства напустил на войска Хуан-ди густой туман, что, однако, не спасло его от поражения. Чи Ю издавна воспринимался китайцами как символ жестокости. Фразой про «молодца с сигарой во рту, окутанного дымом, словно Чи Ю», Лу Синь намекает на антисоветскую статью Линь Юй-тана «Еще раз о поездке в Ханчжоу» («Юй Хан цзай цзи»), помещенную в журнале «Луньюй» и содержавшую фразу: «Увидел двух молодых людей, во рту — советские папиросы, в руках — переводы какого-то там…ского» (то есть русского автора, фамилия которого оканчивается на «ский»). Имя Чи Ю вставлено Лу Синем не без цели — он хочет показать прямую связь выпадов Линь Юй-тана с антисоветизмом лидера северных милитаристов генерала У Пэй-фу, который в 1926 г. заявил японскому корреспонденту, что коммунисты — прямые потомки Чи Ю, прародителя «красной опасности». Заявление У Пэй-фу подкреплялось «научными» аргументами: иероглифы «чи» в имени Чи Ю и в слове «чихуа» — «красная опасность» — являются омонимами.