— Пора, — сказала Лина. — Уже поздно. Let us go[9].
— Вы говорите по-английски? — спросил Рафаил и, кажется, обрадовался этому.
— Инженер в наше время, — ответила Лина, — где бы он ни жил, не может обойтись без русского и английского языков. Английским я владею свободно, но, конечно, не так, как родным.
— Если ваш избранник тоже владеет английским, я уверен, объяснение в любви произошло на английском.
Лина удивленно повернула к нему голову.
— Почему вы так думаете? Вы объяснились с вашей женой в любви по-английски?
— Нет, мне этого делать не пришлось. Моя жена, кроме, «love you»[10], которое она к тому еще не отличает от «like you»[11], ничего по-английски не знает, хотя два года училась в политехническом институте. — Они опять подошли к самому краю обрыва. — Знаете, что я заметил, — продолжал Рафаил Евсеевич. — То, что трудно порой произнести на родном языке, нередко легко произносится на чужом. Поэтому, очевидно, влюбленные, не знающие иностранных языков, чаще всего молчат. Тем, что вы знаете английский, вы мне помогли. Не люблю оставаться в долгу: вы доверились мне, я доверюсь вам. На чужом языке мне это будет легче. Надеюсь, что после этого вы не станете меня винить, что я, как вы утверждаете, ни в чем и никому не верю.
Сражение прибоя с отвесным каменным обрывом, вставшим у него на пути, становилось все ожесточенней. Прибой словно смеялся над тем, что говорил Рафаил. Но когда Рафаил стал ей рассказывать, что однажды, совершенно случайно, увидел, как его жена вошла в гостиницу с незнакомым, и он, Рафаил Евсеевич, несколько часов простоял на морозе, так и не дождавшись ее, — сражение волн с обрывом не показалось Лине уже таким свирепым. Он слишком верил своей жене, чтобы усомниться в ее верности, но когда он спросил ее, где она была так поздно, и она ему ответила, что у подруги, и если он не верит... И так расплакалась... Нечего удивляться, что он ей поверил. Он поверил потому, что хотел в это поверить. Да, хотел. Ради этого даже придумал некое оправдание для нее: он мог засмотреться и не заметить, как она вышла из гостиницы и свернула в переулок к своей подруге.
Рафаил привлек Лину к себе и сразу же отпустил ее. И уже не так уверенно, как хотелось ему, спросил:
— А с вами разве не произошло то же самое? Разве ваш супруг не убедил вас? И вы, не веря ни одному его слову, дали себя уговорить, потому что хотели в это поверить, так ведь легче, чем совсем потерять веру. Вы не разошлись со своим мужем потому, что вам страшно стало потерять веру в человека, а я не разошелся просто потому, что понял, да, понял, что она не виновата. Так уж устроен человек. О чем вы задумались?
— Ни о чем. — Лина стояла напротив него, как ученица, не знающая урока и ждущая подсказки.
— Вам не холодно? — Он снял с себя пиджак и заботливо накинул ей на плечи.
От внутреннего напряжения голос ее немного дрожал. Она не смотрела на Рафаила, когда спросила:
— С чего вы взяли, что я не разошлась с мужем?
— Такие, как вы, в подобных случаях не расходятся. Зачем терять свободу, которую муж сам вам подарил? Не знаю, может быть, вы исключение и я в вас ошибаюсь. Но почему я не разошелся и вторично не женился, я могу вам сказать. Зачем начинать все сначала, когда заранее знаю, что все повторяется, что не буду единственным. А женщины тридцати пяти — сорока лет особенно опасны: они знают, что в этом возрасте порою нравятся больше, чем молодые, они не забывают, что это их последнее лето, и не хотят его пропустить. И так спешат насладиться своим уходящим летом, что готовы влюбляться чуть ли не в каждого и каждого влюблять в себя. Это открытие сделал еще Бальзак. Упаси меня боже влюбиться в женщину бальзаковского возраста. Я их просто боюсь. Избегаю и удираю от них.
Забавно, что сказал бы Рафаил, узнай он, что и она, Лина, принадлежит уже к тем, которых он избегает, от которых удирает, и она невольно рассмеялась.
— Вам нечего их бояться, вы ведь не верите в любовь.
— Разве я вам это говорил? Мне просто не верится, что есть человек, который влюбился бы раз и на всю жизнь, как нет дерева, которое цвело бы только раз. У человека тоже есть свои весны, но не всегда они на виду, чаще всего он их скрывает от чужого глаза. И это отличает человека от дерева, цветущего каждую весну открыто и вольно.
Слушая Рафаила, Лина вспомнила: однажды Генрих сравнивал свою любовь к ней с рекой, которая может высохнуть, если ее перестанут питать родники и притоки. Значит, для Генриха Фрида была тем свежим притоком, который не дает реке высохнуть. А что такого заметил в ней, в Лине, Рафаил, когда завел этот разговор? Увидел в ней одну из своих преходящих скрытых весен?