‹1 июля 1905 г. Колодяжное›
III
«Нагаєчка, нагаєчка!» -поет иной подчас
И с присвистом и с топотом в лихой несется пляс.
А что же вас так радует, любезные друзья?
По чьей спине гуляла так «нагаєчка твоя»?
Над нами ведь прошлась она, родимая земля,
Недаром мы запомнили «восьмое февраля»,
Коль будем мы раздумывать о том веселом дне,
Нагайка прогуляется еще раз по спине.
Над собственным позорищем мы шутим иногда.
Неужто мы, друзья мои, без всякого стыда?
Знать, песня не родилася, чтоб волю воспевать,
Коль кое-кто, как бешеный, пустился танцевать.
Неужто, как невольники, мы, упершись в бока,
Под плетками плантатора ударим трепака?
Иль мы хотим, отдав себя на божью благодать,
Такою «карманьолою» тиранов испугать?
‹1 июля 1905 г. Колодяжное›
* * *
Мечта, не предай! По тебе я так долго тужила,
Столько безрадостных дней, столько бессонных ночей…
А теперь на тебя всю надежду свою возложила.
О, не угасни ты, светоч бессонных очей!
Мечта, не предай! Ты лила свои чары так долго,-
Жадное сердце мое насыщено ими до дна.
Обольщенья пустые меня от тебя не отторгнут,
Мне ни горе, ни мука, ни смерть не страшна.
Ради тебя от других отреклась я мечтаний,
Уж не мечту,- ныне жизнь я свою отдаю.
Пробил час, и, пылая, душа поднимает восстанье,
Не сверну я с пути, на котором стою.
Жизнь за жизнь! Только так! Пусть мечта моя
станет живою!
Слово оденется в плоть, если живое оно.
Кто моря переплыл и сжег корабли за собою,-
Обновленным вернуться тому суждено.
Раньше, мечта, ты парила орлом надо мною,-
Буду сама я летать, мне свои крылья отдай,
Я хочу пламенеть, я хочу жить твоею весною,
А придется погибнуть за это – пускай!
‹3 августа 1905 г.›
* * *
Холодной ночью брошенный костер
Нашел однажды путник одинокий.
Вокруг чернел непроходимый бор,
При лунном свете полосой широкой
Зола белела. Хворост, щепки, сор
Торчали в ней, и кучкою убогой
Дрова лежали. Видно, кто-то здесь
Залил костер, но он сгорел не весь.
И путник осторожными руками
Потухший пепел начал шевелить.
Вот искорка мелькнула под ногами.
Он, раздувая, стал ее ловить,
Зола затлела звездами, но пламя
Не удалось дыханьем оживить,
И, потрудившись без толку, прохожий
Ушел ни с чем, унылый и продрогший.
Но искра не угасла под золой
И до рассвета, как живая рана,
Язвила мрак холодный и сырой,
II жар больной чуть тлел среди тумана.
Лишь на заре сквозь тонкий дым струей
Пробилось пламя, ярко и багряно.
Когда же солнце встало поутру -
Огонь, как зверь, свирепствовал в бору.
‹Июнь (?) 1906›
* * *
За горой зарницы блещут,
А у нас темно и бедно,
Воды черные в затоне
Плещут неприметно.
В небе молния сверкает,
А у нас во мраке тонет,
В черный гроб вода глухая
Светлую хоронит.
Но сверкающему свету
Покорится мрак глубокий
В час, когда все небо вспыхнет
Бурей светлоокой.
В час, когда пронижет волны
Серебристыми мечами,
В час, когда на дно заглянет
Быстрыми очами.
И в ответ на это пламя
Свет в затоне разольется,
Если блеск высоких молний
В глубину прорвется.
‹28 августа 1907 г. Балаклава›
«ВЕСНА В ЕГИПТЕ»
I. ХАМСИН [54]
И обжигает пламенным дыханьем.
Какая-то неистовая свадьба!
Песок поет, как будто в дудку дует,
Тяжелую нарушив неподвижность,
И, вторя, камешки как в бубны бьют.
Так кто же там в слепящей желтой мгле
Затеял править пляску в честь хамсина?
Кто веет покрывалами сквозными,
Кружась так быстро, быстро в легком танце?…
Таинственные нежные плясуньи -
Пустыни скорбной ветреные дети!
«Прикрой глаза! Засыплю, иностранка!»
И тут хамсин плащом своим ревниво
От взора моего закрыл танцорок.
Никто не смеет видеть их. Араб
К земле склонился посреди пустыни,
Как в час молитвы. «Так! Молись! Молись!
Я старый бог, я твой могучий Сет,
Я разорвал на части Озириса
И тело разметал по всей пустыне.
Ох, как тогда Изида зарыдала…»[55]
Былое вспомнив, весел стал хамсин,
И сдвинулась тогда пустыня с места
И в небо ринулась. И в желтом небе
Померкло солнце – око Озириса,
И показалось мне – весь мир ослеп…
‹5 апреля 1910 г. Гелуаи›
II. ДЫХАНИЕ ПУСТЫНИ
Песок лежит – спокойный, золотой.
Но каждая гряда и холм любой -
Все о хамсине здесь воспоминанье.
Феллах трудолюбивый строит зданье,-
Здесь мимолетных иностранцев рой
Найдет гостиницу и сад густой.
Феллах могуч: все – рук его созданье.
Одна беда – оазисы в пустыне
Не для него… Вот он узоры пишет
Под самой крышей… Ткань на нем колышет,
Скользит горячий ветер по холстине,
Пот осушает… дальше по равнине
Летит… опять, опять… Пустыня дышит.
вернуться
54
Хамсин – южный ветер огромной силы, известный европейцам под именем самума. Зимой его не бывает, он начинает дуть весной.
вернуться
55
Древняя египетская легенда говорит о том, как злой бог Сет убил доброго брата Озириса и как потом Изида, жена Озириса, искала своего супруга, чтобы оживить его.