Во все время ночных хлопот, отец твой занимался писанием записок к тем лицам, которые были приглашены сегодня на пирог. Записки были следующего содержания, кому почтеннейший, кому любезнейший: «Жена моя хотела угостить вас сегодня пирогом, но раздумала. Она родила сына Николая, который ужасно кричит и будет вас беспокоить. В день крестин — поквитаемся. До свидания! И… Ц…»
В спальной комнате не было удобного места, куда бы положить новорожденного, уже вымытого и спеленатого. Ученая бабушка придумала умно, положила ребенка на лежанку, и так близко к бродившему тесту, что оно, залепив тебе глаза, могло бы задушить. К счастью, старая няня, искавши второпях столовую ложку, увидела это обстоятельство и тотчас, в испуге, отлепив тесто от глаз, переложила тебя на подушки в Волтерово кресло, стоявшее у моей кровати. Вот, любезный мой Николя, какое могло случиться несчастие! Старушки утешали меня тем, что это обстоятельство служит признаком будущего твоего счастия и богатства, толкуя, что тесто предсказывает счастье и довольство, а серебряная ложка, которую нашли утонувшею в тесте, изображает богатство{11}.
Когда ребенок принял определенный лик и начал улыбаться, его зеленовато-серые глазенки выражали живость. Он был люб и отцу и матери. Ирина Сергеевна, неравнодушная к приметам, была обрадована чрезвычайно, когда увидала, что на правой ножке у ребенка родимое пятно, правильный коричневый кружочек, темное солнышко. Когда она позвала Ивана Андреевича, чтобы показать ему эту родинку, она имела такой счастливый и торжествующий вид, как будто она давала ему обещание совершить волшебство и вот волшебная чара осуществилась полностью{12}.
Бывшая при рождении Михаила Юрьевича акушерка тотчас же сказала, что этот мальчик не умрет своей смертью, и так или иначе ее предсказание сбылось; но каким соображением она руководствовалась — осталось неизвестно{13}.
[1830]. Еще сходство в жизни моей с лордом Байроном. Его матери в Шотландии предсказала старуха, что он будет великий человек и будет два раза женат, про меня на Кавказе предсказала то же самое старуха моей бабушке. Дай бог, чтоб и надо мной сбылось; хотя б я был так же несчастлив, как Байрон{14}.
Бабушка Варвара Александровна скончалась в 1787 году, несколько дней спустя после рождения моего отца, который был восьмимесячным недоноском… по мнению врачей, восьмимесячные недоноски жить не могут{15}.
Не могу умолчать об одном обстоятельстве, по-видимому ничтожном, но оставившем во мне неприятное впечатление. Через несколько минут после родов моей жены я услышал большой стук на крыльце. Люди суетились, в передней никого не было, а между тем стук повторился. Я сам вышел посмотреть, что там такое, и увидал в окно, что ломится какая-то женщина вся в черном. Я спросил, что ей надобно, и она стала просить пособия. Она попала ко мне в минуту неудобную. Я с грубостью отослал ее за ее неприличную стукотню. Но через несколько минут я пожалел об этом; мне следовало дать ей что-нибудь. Я счел явление этой черной женщины дурным предзнаменованием, и действительно родившийся ребенок после десятинедельного существования умер{16}.
Я родился 28 июня 1863 года в Ясной Поляне, на кожаном диване…
Отец хотел назвать меня Николаем, в память своего отца и любимого брата Николая, но мать этому воспротивилась, говоря, что в семье Толстых Николай несчастное имя. В самом деле: дед Николай Ильич умер сорока лет скоропостижно, а дядя Николай Николаевич умер также не старым от чахотки. Замечу, что позднее один из моих братьев, родившийся в 1874 году, все-таки был назван Николаем. Он умер десяти месяцев от менингита, а племянник моего отца — Николай Валерьянович Толстой — умер в молодости, спустя восемь месяцев после своей женитьбы. Так что поверье, что в семье Толстых Николай — несчастное имя — как будто подтвердилось{17}.