Вечерняя кончилась, и началась венчальная служба. Стоя перед налоем, подле будущего супруга и повелителя, полумертвая сирота глотала свои слезы, старалась улыбаться и тихо, но твердым голосом отвечала на вопросы священника; словом, все было в порядке, а несмотря на это, старики покачивали головами. «Эх, неладно! — не к добру!» — шептали меж собою все барские барыни и сенные девушки. И подлинно, было чего испугаться: свеча, которую держала молодая, пылала ясным и чистым огнем; но та, с которою стоял Сокол, горела тускло, дымилась, как погребальный светоч, и без всякой причины три раза сряду гаснула{23}.
Во время венчания нечаянно упали с налоя крест и Евангелие, когда молодые шли кругом. Пушкин весь побледнел от этого. Потом у него потухла свечка. — «Tous les mauvais augures»[7], — сказал Пушкин{24}.
Мать мне рассказывала, как ее брат (А. С. Пушкин. — Е. Л.), во время обряда, неприятно был поражен, когда его обручальное кольцо упало неожиданно на ковер, и когда из свидетелей первый устал, как ему поспешили сообщить после церемонии, не шафер невесты, а его шафер, передавший венец следующему по очереди. Александр Сергеевич счел эти два обстоятельства недобрыми предвещаниями и произнес, выходя из церкви: «Тоus les mauvais augures!»{25}
Лихорадка не покинула его (А. С. Грибоедова. — Е. Л.) до свадьбы, даже под венцом она трепала его, так что он даже обронил обручальное кольцо и сказал потом: «С'est de mauvaise augure»[8] {26}.
Таким образом, обе бабки мои были двоюродными сестрами, а дети их находились в троюродном или внучатном родстве. Когда отец мой был помолвлен на моей матери, это родство, в настоящее время легко разрушаемое архиерейскою резолюцией, составляло почти неодолимое препятствие. Митрополит Платон на поданном ему прошении надписал: «не дерзаю разрешить столь непозволительного и незаконного брака». И родная бабушка матери моей, княгиня Варвара Осиповна Долгорукова не хотела благословить внучку, несмотря на все просьбы отца ее. «С ума ты сошел, батюшка! И невеста мне внучка, и жених внук стану я благословлять такую беззаконную свадьбу!» Несмотря на все эти препятствия, брак состоялся; венчание происходило в церкви Тихвинской Богородицы, в Сущеве 5 июля 1807 года. Говорят, будто священник-старик, собиравшийся уже на покой, получил тысячу рублей. И во время венчания не обошлось без скандала: какие-то барыни кричали в церкви, что венчают двоюродных, и друг моего деда, Сумарокова, сенатор Василий Федорович Козлов, должен был унимать их и, наконец, попросту велел выгнать из церкви. Брак, совершившийся при таких обстоятельствах, не обещал особенного счастья, и действительно оно было непродолжительно{27}.
Оттого, что брак заключен в пятницу или понедельник, тринадцатого числа, или в мае месяце, он должен быть несчастлив…
Во время венца невеста должна положить себе в башмаки золотых монет, тогда она будет всегда иметь много денег; она должна стать как можно ближе к жениху, чтобы впоследствии никто не мог стать между ними и разъединить их; невеста должна стараться наступить на ногу жениху, тогда она будет повелительницею в доме{28}.
К сожалению, четыре тысячи рублей, оставшиеся после разных покупок от моего приданого, не были выданы мне на руки, а были положены куда-то в Опекунский совет, и расписка осталась у отца. У меня же наличных оставалось всего семь рублей, один золотой, зашитый на счастье в подвенечное платье, и несколько мелочи{29}.
Полагают, что я должна непременно в этом году выйти замуж, так как когда я вошла в церковь, то меня приняли за новобрачную и певчие грянули хором «Гряди, гряди во храм». Какое суеверие!{30}
В шесть часов оделся и поехал на свадьбу к Пушкиной. Мать, невеста, сестра выли немилосердно, как это водится, но после церемонии все развеселились… (Из письма А. Я. Булгакова его брату. 1820 г.){31}
Мне кто-то сказал, что надо для счастья в замужестве выучить 50-й Псалом «Помилуй мя Боже». Я тотчас после сговора начала учить и к свадьбе уже знала его. Многие, смеясь, скажут, что это мистицизм, а я благодарю Господа и знаю, что это — вера и любовь к Богу{32}.