Санкт-Петербург, не было одобрено жюри Салона, сделал следующий вывод: раз его не понимают и все старания угодить жюри и критикам оказались напрасны, он мало чем рискует, если присоединится к своим непримиримым друзьям и попытается применить их теории на практике. Разумеется, это длилось недолго, всего один летний сезон. Мане был не слишком силен в работе на пленэре, и все же одного сезона оказалось вполне достаточно, чтобы написать несколько довольно удачных, если не самых знаменитых картин, таких как «Аржантей», «В лодке», «Клод Моне, рисующий в лодке». Ах! Это были восхитительные времена…
Атмосфера, царившая на берегах Сены в солнечные дни, прекрасно описана братьями Гонкурами в «Манетте Саломон»: «Все наслаждались течением дня, усталостью, скоростью, вольным струящимся воздухом, мерцанием воды, солнцем, опаляющим землю; вокруг все светилось, все оглушало и ослепляло, во время неспешных прогулок чувствовалось почти животное опьянение жизнью, и эта самая жизнь казалась огромной рекой, курящейся, ослепленной солнцем и ясным днем».
Прелесть водной глади импрессионисты открывали для себя постепенно. В 1865 году Ренуар предложил Базилю присоединиться к нему и Моне в путешествии вниз по Сене на лодке. Летом он написал одному из друзей: «Мы собираемся отправиться посмотреть регату в Гавре, уже решили остановиться там дней на десять, расходы в целом составят 50 франков… Если захочешь присоединиться, доставишь мне удовольствие… Я беру с собой краски, намереваюсь сделать зарисовки мест, которые понравятся. Думаю, что все будет очень мило. Ничто не помешает покинуть не приглянувшийся чем-нибудь уголок, точно так же, как ничто не помешает остаться там, где глянется. Питание довольно непритязательное… На буксире нас дотащат до Руана, а оттуда мы уже будем вольны делать все, что ни пожелаем…» Базиль по просьбе родителей был вынужден отправиться на каникулы в Монпелье, и его заменил Сислей.
Годом позже Золя пригласил Сезанна и Моне провести лето в Беннекуре, неподалеку от Боньера. Отсюда на другой берег Сены можно было добраться только на старом скрипучем пароме, медленно ползущем вдоль цепи. Это был почти край света…
Собрав вокруг себя целую компанию бывших земляков из Экса, перебравшихся в Париж, Золя поселился в деревушке Глотон, в грязной, единственной в здешних краях харчевне, которая, как и харчевня Ганна, была одновременно и фермой, и бакалейной лавкой, и буфетом с рестораном. Кормили отвратительно. Можно только удивляться, насколько скверной была еда в сельских харчевнях в середине XIX века: пригоревшие омлеты, жирная колбаса, черствый хлеб, вино, похожее на уксус… В остальном житье здесь сохранило всю свежесть прелестного сельского уголка с зеленой травкой, золотыми лютиками и стрекозами.
Эти каникулы Золя, должно быть, запомнил на всю жизнь; каждое лето, вплоть до 1871 года, он возвращался в Беннекур и дважды описал в своих романах («Шутка» и «Творчество») деревушку Глотон и харчевню матушки Дюмон. Восхитительные дни незаметно сменяли друг друга: друзья катались на лодках, купались, ныряя с яликов, гуляли по полям… Кроме того, работали, и немало. В «Шутке» Золя рассказывает о тех днях блаженства: «Вечером после ужина всем обществом валялись в двух копнах соломы, любезно поставленных мамашей Жигу в глубине двора. И тогда собеседники начинали выдвигать всевозможные теории и до самой полуночи так бурно обсуждали их, что перепуганные крестьяне не могли заснуть. Курили трубки и смотрели на луну…
Выносили приговоры знаменитым людям, пьянея от восторга, мечтали в ближайшем будущем разрушить весь существующий порядок вещей, чтобы открыть новые пути в искусстве, стать новыми пророками. Молодые люди, растянувшись на соломе среди неподвижной ночи, завоевывали мир».
Во время летнего отдыха в Беннекуре Золя мечтал организовать то, что сегодня мы назвали бы семинаром: собрать друзей и вести длительные беседы без определенной цели, позволяющие каждому глубже познать себя и определить свое предназначение. Так, в 1868 году он убедил Клода Моне отправиться на лето в Беннекур и даже снял для него на шесть месяцев за 250 франков деревенский дом, окруженный заброшенным садом. В романе «Творчество» он описал этот дом как дом главного героя Клода Лантье и его подруги Кристины, что служит еще одним доказательством того, что роман написан скорее о жизни Моне, нежели Сезанна: «Высоченная башня, казалось, была перестроена из сарая, в нише находились огромные кухня и комната, в которой можно было бы устраивать балы, выше располагались еще две комнаты, тоже очень вместительные, в них запросто можно было заблудиться. Что касается меблировки, то в одной из комнат стояла кровать орехового дерева, да еще на кухне имелись стол и хозяйственная утварь. Из дома вы сразу попадали в заброшенный сад, усаженный великолепными абрикосовыми деревьями, разросшимися кустами шиповника гигантских размеров, сплошь усыпанными цветами, а за домом, до самой дубравы, раскинулось картофельное поле, окруженное живой изгородью».[77]