В каждом торговом ряду, лавке и магазине были и собственные иконы, перед которыми горели неугасимые лампады, а на одном из магазинов Каретного ряда висел огромный иконостас (иконы в нем принадлежали местным торговцам), тоже с неугасимыми лампадами. Иконы помещали перед входом в учреждения и над воротами — городскими и частных домов.
Посещение церкви по праздникам, а нередко и в будни было и привычкой, и потребностью почти всякого москвича. Приходская церковь обеспечивала постоянную связь между обывателями. В церкви, вне зависимости от общественного положения, все друг друга знали, все со всеми здоровались и по окончании службы завязывали разговоры о семейных, торговых делах и т. п. «Маменька в церковь ходила аккуратно, — вспоминала А. И. Шуберт. — Я замечала, вернется она из церкви и новостей принесет пропасть, кто был, что у кого случилось, какие слухи ходят по Москве. Церковь была в своем роде клубом, и чтоб не было однообразия, часто обсуждали, в какую нынче церковь отправиться»[306]. «Посещение церкви имело не только смысл религиозный, но служило и к поддержанию общественного инстинкта, — замечал Н. П. Вишняков, — давая возможность видеться с соседями, перекинуться словечком со знакомыми, узнать местные новости, а дамам, кроме того, рассмотреть или показать новый покрой мантилии или модного цвета платье»[307].
У наиболее уважаемых жителей прихода были в церкви свои постоянные места, иногда даже огороженные низкими ширмами, за которыми по праздникам постилали ковер и ставили стулья. Именитых прихожан причетники проводили прямо на их места, нередко расталкивая при этом толпу. Обстановка в «своей» церкви была вполне домашняя: женщины попроще даже снимали с себя верхнюю одежду и давали держать мужьям. Н. А Бычкова вспоминала, как ее тетка, искусная рукодельница, в церковь приносила с собой работу: «…стоит себе, службу слушает, устами молится, а сама чулок вяжет»[308].
Почитаемым членом общины был церковный староста, избираемый всеми прихожанами из числа наиболее достойных жителей околотка. В его обязанности входило следить за всем хозяйством храма, его доходами и расходами, ремонтом, украшением и пр. По уставу, староста не мог быть моложе 25 лет, должен был знать грамоту, быть известным своей ревностью к православию, преданностью церкви, не бывать под судом и следствием и не состоять под опекой за расточительство. Особенно охотно становились старостами купцы, которые таким образом получали общепризнанное право на первенствующую роль среди обывателей своего прихода.
Важным, хотя и довольно обособленным звеном в эту своеобразную общину входил и церковный причт — то есть духовенство, служившее в храме. Причт состоял из священнослужителей (священник (иерей) и дьякон) и церковнослужителей (дьячок, псаломщик, пономарь, звонивший в колокола), а также просвирни, выпекавшей просфоры для церковного обихода. Все вместе члены причта назывались еще клиром.
Клирики не носили гражданской одежды. Им полагалось иметь длинные волосы и бороды, ходить дома в подрясниках — длинных, до пола, наглухо застегнутых и с длинными узкими рукавами. На улицу священник и дьякон надевали еще длинную и просторную рясу с широкими рукавами — обычно черного или лилового цвета. Дополняли наряд широкополая шляпа с низкой тульей и непременная толстая палка — посох.
Младшим членам причта рясы не полагалось, и они надевали поверх подрясника долгополые сюртуки, а длинные волосы заплетали в косицу.
Как правило, при храме был всего один священник — настоятель, но иногда, в крупных и многолюдных приходах, приходилось держать по нескольку иереев. Так, в Богоявленском Елоховском приходе вместо одного священника было трое, «а четвертый, так называемый ранний батюшка, не занимая штатного места с приходскими доходами, получал от старосты ежемесячное вознаграждение: он служил ранние обедни и был особенно любим простонародьем»[309].
Как правило, на должность «раннего» священника брали кого-нибудь из бывших сельских батюшек — стариков, сдавших свое место зятю.
В дьяконе Москва ценила в первую очередь сильный и громкий голос, а во вторую — рост и осанистую наружность. Наиболее басовитые и «зверовидные» дьяконы пользовались популярностью у всего города, а купечество наперебой зазывало их в гости на различные семейные торжества, специально чтобы послушать, как отец дьякон, надсаживаясь, будет реветь «Многая лета» имениннику или новобрачным — да так, что посуда на столе задребезжит!