После ликвидации гулянья под Новинским Масленицу и Святую стали праздновать на Девичьем поле (это называлось «под Девичьим»), На этой же территории имелись собственные местные гулянья, устраивавшиеся традиционно 13 мая и 28 июля (в день святых Прохора и Никанора).
Уже в XVIII веке вошли в обычай гулянья в Сокольниках на Первое мая (День святого Пафнутия Боровского). Зачинателями их стали жившие в Москве еще во времена Петра Великого немцы, которые приезжали в Сокольническую рощу, чтобы отметить свой традиционный день майского дерева (на Руси подобного праздника не было). Веселые пикники иноземцев понравились москвичам и уже с середины XVIII столетия вошли в городской обычай, а место, где происходили первые гулянья, долго еще (по меньшей мере, до Отечественной войны 1812 года) именовалось «Немецкими станами». Вплоть до середины XIX века Сокольническое гулянье было одним из самых популярных в Москве и носило смешанный характер — тут бывали и знать, и простой народ.
Сама территория Сокольников (собственно Сокольническая роща, Ширяева и сосновая Оленья, почти сразу переходящие в громадный лесной массив Лосино-Погонного острова) очень долго, годов до 1840-х, сохраняла характер совершенно девственного леса. Хотя тут понемногу и велось дачное строительство (уже в 1800-х годах была, в частности, дача гр. Ф. В. Ростопчина), но оставалось и много глухих и заросших участков, и, как вспоминал И. Е. Забелин, «Ширяево поле в то время было еще настоящим полем, обширной луговиной посреди леса. Только в средине его был разведен большой огород», Ширяева же роща «в иных случаях наводила на нас ужасы. В ее темных глухих углах встречались удавленники»[402]. Эта тишина и уединенность Сокольников, между прочим, стала причиной того, что именно сюда традиционно ездили «стреляться» московские дуэлянты (обычай, зафиксированный и Л. Н. Толстым в «Войне и мире»).
Как раз в районе Ширяева поля (где проходят сейчас Ширяевские улицы) находился первоначальный центр гулянья XIX века. На прилегающей к Сокольнической роще площади на Первое мая появлялись обычные атрибуты организованного народного гулянья — качели, карусели, балаганы, ларьки торговцев. Здесь же, неподалеку от Егерского пруда, почти на границе Сокольнической и Оленьей рощ, ставилась большая нарядная палатка — целый шатер — московского генерал-губернатора (первым ввел это обыкновение князь Д. В. Голицын). При Голицыне первомайский праздник сделался в Москве общегородским и официально признанным. В этот день стали закрываться учебные заведения, фабрики и заводы, мастерские и даже многие лавки, и все «шли на май». «Не быть на маю» считалось обидной неудачей или уделом совсем уж немощных и несмышленых. «Это был настоящий всенародный праздник Москвы. На нем сходились и бок о бок веселились, кто как умел, господа и прислуга, приказчики и купцы, солдаты и офицеры, фабриканты и рабочие», — писал современник[403].
Главнокомандующий открывал гулянье: ближе к полудню из Москвы на поле прибывал его пышный кортеж, состоящий из множества изящных колясок и щеголеватых всадников. Генерал-губернатор и его гости проходили в палатку, где звучали хоры и музыка и подавались всевозможные закуски. Потом почетные гости вновь рассаживались по экипажам и объезжали площадь гулянья, вслед за чем начиналось «катание», длившееся до самого вечера. С 1820-х годов участвовать в нем могли только хорошие экипажи — коляски и ландо (за этим строго следила полиция), и в них восседала родовая и денежная аристократия. Собиралось до трех тысяч экипажей — и толкотня, надо признать, бывала изрядная: буквально яблоку негде упасть, тем более что и поглазеть на «тузов» приходили толпы зрителей. После иллюминации и фейерверка «чистая публика» разъезжалась, а простонародье оставалось «догуливать».
Помимо организованного гулянья шло и неорганизованное, в самой роще, где в этот день обязательно полагалось пить чай. Вследствие этого в первые десятилетия века сокольническое гулянье напоминало, как острили современники, «какую-то самоварную и посудную ярмарку». С раннего утра в направлении Сокольников со всех концов Москвы — из Хамовников, Кожевников, Сыромятников, Сущева и с Таганки стремились пешком или на извозчиках люди с самоварами и чайной посудой. Начиная от Садовой толпа стремящихся на гулянье буквально шла стеной. Самовары тащили в охапке и на плечах, везли на ручных тележках, люди с самоварами в обнимку восседали на дрожках и в пролетках. Добравшись до рощи, устраивались на травке, тут же принимались ставить самовар, выпив его, ставили второй — и так далее, пока не надоест. В чаепитии для большинства и заключался смысл гулянья: «…пришли, уселись, до отвала напились чаем и ушли домой, как будто стоило делать пешком или на лошади, все равно, нередко десяток верст и даже больше, притом с тяжелым грузом, для того, чтобы напиться чаю, того же самого, который каждый истинный москвич и дома, и повсюду хлещет с утра до ночи без милосердия. Поистине обычай — деспот меж людей», — писал Д. А. Покровский[404].
403
Маркелов К. На берегу Москвы-реки // Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в литературе русской эмиграции. М., 2003. Т. 2. С. 39.