С 1815 года Английский клуб квартировал во флигеле дома генерала Н. Н. Муравьева на углу Малой Дмитровки и Столешникова переулка, и лишь в 1830 году переехал, наконец, по своему наиболее известному адресу на Тверскую улицу, в дом, принадлежавший ранее графу Разумовскому.
Одновременно состоять в Английском клубе могло 3 тысячи человек Большую часть его истории членами его были только дворяне; лишь к концу XIX века это правило стало нарушаться и тогда в числе принятых оказалось немало представителей состоятельной купеческой верхушки (в частности, известный коллекционер П. И. Щукин). Членство считалось очень престижным, и добиться его было не так просто. «Есть люди, — замечал П. Вистенгоф, — ожидающие поступления в члены Английского клуба с таким же нетерпением, как другой ордена или чина»[454].
Кандидаты на освобождавшиеся вакансии проходили процедуру баллотировки, в которой участвовали все наличные члены, и даже один черный шар, опущенный в урну для голосования, преграждал соискателю путь к вожделенному членству. Впрочем, наиболее известным и уважаемым москвичам руководство клуба само предлагало в него вступить, и это воспринималось как особая честь. Среди тех, кто в разное время состоял в московском Английском клубе, были известный философ П. Я. Чаадаев, декабрист М. Ф. Орлов, историк П. И. Бартенев, библиограф-любитель и известный острослов С. А Соболевский, университетские профессора И. И. Давыдов и М. Т. Каченовский, поэт М. А. Дмитриев (именуемый «Лжедмитриевым» для отличия от своего дяди, поэта-классика и тоже члена клуба). Был в числе членов молодой Л. Н. Толстой и однажды проиграл здесь на бильярде в одну ночь 6 тысяч рублей.
Принят был в клуб и знаменитый московский актер М. С. Щепкин. Бывший крепостной, он служил в Императорском Малом театре, считался по службе чиновником министерства двора и в один прекрасный день выслужился и приобрел потомственное дворянство. В клубе Щепкиным особенно дорожили как великолепным рассказчиком, украшением «говорильни» (иначе именуемой «чернокнижной»), в которой собирались те, кто предпочитал игре беседу и создавал интеллектуальную репутацию клуба. «Стены этой „чернокнижной“ были ярко-алого цвета, большие книжные шкафы по стенам, покойная мебель с обивкой несколько устаревшей, облака табачного дыма, столики с заманчивыми напитками, — все придавало обстановке особый притягательный оттенок», — вспоминал современник[455]. В этих красных стенах разглагольствовали лучшие московские говоруны и рассказчики и выносились самые авторитетные оценки людей и событий, которые на следующий день становились известны в светских салонах и гостиных и превращались там уже в голос «всей Москвы».
И все-таки вполне своим Щепкин в клубной среде, видимо, так и не стал. Рассказывали, что когда в феврале 1861 года был опубликован Манифест об освобождении крестьян, Щепкин, страшно взволнованный, прибежал в клуб с газетами в руках и принялся громко выражать свое восхищение и радость. Один из клубных старичков, сумрачно склонившийся над газетным листом, поднял на актера кислую физиономию и процедил:
— Вы-то чему радуетесь? Вы уж давно вольноотпущенник.
В николаевскую эпоху критическое направление клуба, и прежде всего его «чернокнижной», было либеральным, в эпоху Великих реформ Александра II — крепостническим и консервативным. Здесь активно обсуждались все военные кампании, и самыми рьяными стратегами были те, кто никогда не участвовал ни в одной войне.
Членами клуба бывали по многу лет, и старинные завсегдатаи его являлись сюда практически ежедневно и просиживали целый вечер, то беседуя с ровесниками, то наблюдая за игрой в карты или на бильярде, то просто подремывая в каком-нибудь излюбленном кресле. «Иные, приезжая в клуб, решительно ничего там не делают, а только спят, — свидетельствовал П. Вистенгоф, — и если их разбудит приятель при наступлении штрафа, то удаляются домой опять спать, и просыпаются тогда только, когда наступает время ехать в клуб»[456].
В 1850-х годах ежевечерним «украшением» клуба был престарелый князь Грузинский. Приезжал он всегда в старинной восьмирессорной карете, запряженной двумя старыми белыми лошадьми — едва ли не ровесницами хозяина, никогда не обедал и не ужинал, не играл, а усаживался на свое любимое место в угол дивана и бывал счастлив, когда удавалось усадить рядом кого-нибудь из молодых сочленов и предаться воспоминаниям: старичок князь был очень словоохотлив. На другом диване, в другом углу сидел в это время завсегдатай Казаков, молча куривший всегда одну и ту же длинную трубку, которую набивал и подавал ему всегда один и тот же старый клубный лакей.