Потом — всё то же, но с долей здоровой иронии:
И в конце концов в «Послании П. А. Осиповой» в полной мере зазвучала совсем спокойная и светлая элегическая нота, которая окрашивает преимущественно весь этот период:
Таковы же строки из «Путешествия Онегина», в которых Пушкин очерчивает свой новый идеал в противовес романтическому:
Как остроумно заметил Д. С. Лихачев, «Пушкин в своем поэтическом отношении к природе прошел путь от Голландского сада в стиле рококо и Екатерининского парка в стиле предромантизма до чисто русского ландшафта Михайловского и Тригорского, не окруженного никакими садовыми стенами и по-русски обжитого, ухоженного, „обласканного“ псковичами со времен княгини Ольги, а то и раньше, то есть за целую тысячу лет. И не случайно, что именно в обстановке этой русской „исторической“ природы <…> родились подлинно исторические произведения Пушкина — и прежде всего „Борис Годунов“»[76].
«Наша ветхая лачужка»
Приехав в Михайловское, Пушкин должен был как-то обустроить свой быт в доме, где ему предстояло провести длительное время. Срока своей ссылки он не знал и мог только уныло смотреть в туманную будущность. Жилых комнат насчитывалось всего пять: одну из них занимали родители; гостиная, общая комната, была проходной и выходила прямо на балкон-террасу; третья была столовой. Поскольку в момент приезда Пушкина вся семья находилась в сборе, можно догадаться, что все комнаты в доме были так или иначе распределены. Поэту досталась комната возле крыльца, окна которой выходили на внутренний двор. Там он остался и потом, после отъезда домочадцев в Петербург.
С. С. Гейченко попытался представить себе, как мог происходить выбор Пушкиным комнаты для жительства в родительском доме, и предложил следующую литературную фантазию: «После отъезда родителей, прежде чем окончательно устроить свой кабинет, он долго присматривался к дедовским хоромам. Сперва ему показалась привлекательной комната в центре дома, где когда-то было Ганнибалово зальце с портретами предков. Стеклянные окна и дверь в сторону Сороти вели на балкон, откуда открывался чудесный вид на окрестности. Но комната эта была проходной и ветхой, штофные обои клочьями свисали со стен, и кругом под штофом клопы, клопы… Поэтому передумал и переселился в комнату рядом, где была родительская спальня. Но она всегда была сумрачной, и в непогоду, в свирепые северные ветреные дни, ее продувало насквозь, так что даже бумаги слетали со стола <…>. Путешествие по дому закончилось. Он сделал окончательный выбор, остановился на большой светлой комнате, выходящей окнами на юг, во двор, на гульбище, цветники. Здесь всегда было весело, солнечно. Вся усадьба видна как на ладони. Всё нужное рядом. Большой хороший камин. Чуланчик. Что еще нужно?»[77]
Может быть, все было совершенно иначе, но, наверное, не будет большой ошибкой предположение, что Пушкину нравилась его комната: ведь в течение двух лет пребывания в Михайловском он не сделал попытки переселиться из нее или занять большее пространство в доме. Об этом же пишет Ю. М. Лотман: «Расположенные в этой части барского дома комнаты обычно предназначались детям и слугам (здесь же, в частности, помещалась девичья) — взрослые господа занимали основные, выходившие окнами на фасад. Видимо, в этой комнате Пушкина поместили, когда он приехал с юга, а дом был занят родителями. Но то, что он и после их отъезда не переехал в парадные покои и ютился в детской <…>, знаменательно в такой же мере, как и заметное оживление именно в этот период „лицейских воспоминаний“. Происходит как бы психологическое возвращение в мир детства»[78]. Михайловское не связано с детством поэта, он рос совсем в другом месте, в Москве и под Москвой, но сама усадебная обстановка, атмосфера старого дома, преданиями связанного с предками, вероятно, вызывала ассоциации с детством.