Забавно, как высокие романтические устремления поэта смешивались «с обычаями жителя подмосковной деревни»[116] — сходное обвинение сам Пушкин адресовал поэту К. Н. Батюшкову, перечитывая в Одессе сборник его стихов[117]. О. С. Павлищева замечает, что и пристрастие к печеному картофелю, возможно, связано не столько с личными вкусами Пушкина, сколько с его стремлением подражать умеренности Байрона[118].
Впоследствии, в эпоху, когда европейский романтизм уже казался Пушкину анахронизмом и фигура Байрона потеряла былую привлекательность, он вспомнил о своем увлечении в повести «Выстрел». Фигура мрачного и загадочного Сильвио, который отличался в полку необычайной меткостью, имеет общую черту с самим прародителем романтизма — лордом Байроном: «Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы». В «Выстреле», однако, образ романтического героя выписан со значительной долей иронии: Сильвио имеет только один талант — умение безошибочно попадать в цель, но никогда этот талант не использует, его существование посвящено не высокой цели, а мелочной идее мести, его сердце закрыто для человеческих чувств: любви, сострадания и милосердия, он живет только для эгоистического упоения своей властью, да и смерть Сильвио в битве под Скулянами, памфлетно уподобленная гибели Байрона, — скорее эпизод театрального фарса, чем событие осмысленной человеческой жизни. Однако очевидная и актуальная для Пушкина связь между образом байронического героя и его умением метко стрелять ощущается в сюжете «Выстрела». В Михайловском этот комплекс был еще лишен для Пушкина иронического освещения.
Вернемся к пушкинскому посланию, адресованному А. Н. Вульфу:
Лайон — это английское (влияние Байрона!) прочтение слова лев (lion), которым Пушкин подменяет собственно имя брата, Льва Сергеевича. Что за приказчик упомянут в стихотворении, откуда и почему не он, а именно брат Лев должен был привезти ящик бутылок в Михайловское для дружеской пирушки?
Приказчиком в Михайловском в это время был Михаил Иванович Калашников — бывший крепостной Петра Абрамовича Ганнибала, теперь перешедший во владение к Пушкиным. Он происходил из «элитарной» крестьянской семьи, которой тоже, конечно, пришлось поколесить по разным имениям вслед за разделами имущества и дележом собственности между потомками А. П. Ганнибала. Известно, однако, что отец М. И. Калашникова был тоже старостой (или приказчиком) у Иосифа Абрамовича, родного деда Пушкина. Михаил Калашников был женат, имел большую семью и хорошую репутацию; ему, совсем еще молодому крестьянину, родители Пушкина доверили фактическое управление имением. Не секрет, что он этого доверия не оправдал, хозяйству в имении нанес большой ущерб, крестьян обирал и притеснял, а помещиков обманывал и обворовывал. Таких успехов он добился, конечно, не сразу, а с течением времени. Наибольших — пожалуй, уже не в Михайловском, а в Болдине, куда был переведен как раз во время ссылки Пушкина.
Понятно, что в годы, о которых мы ведем наше повествование, никаких магазинов и лавок, где можно было бы купить необходимые для барина товары, в Михайловском, как и в других окрестных населенных пунктах, не существовало. За провизией и другими товарами ехать нужно было в Опочку, Псков или даже Петербург. Это дело поручалось, как правило, Михаилу Калашникову, однако купить он мог не всё, да и абсолютного доверия ему, видимо, не было. Такие интимные поручения, как покупка вина или книг, могли быть доверены только близкому человеку. Не случайно письма Пушкина брату после его отъезда из Михайловского густо пересыпаны всевозможными просьбами. Глушь, в которой поэт оказался, полностью оторвала его от цивилизации, поэтому нужда возникала во всем. В одном из первых писем «Лайону» в начале ноября 1824 года Пушкин просит: «Пришли мне: 1) Œuvresle-Lebrun, odes, éléglesetc, — найдешь у St. Florent; 2) Серные спички; 3) Карты, т. е. картежные <…>. 3) „Жизнь Емельки Пугачева“. 4) „Путешествие по Тавриде“ Муравьева. 5) Горчицы и сыру; но это ты и сам мне привезешь»[119]. Просьба «прислать» — означает передать с Михаилом Калашниковым. Все пункты более или менее понятны — выпадают из списка только спички, которые были изобретены европейцами лишь в начале 1830-х годов, а в России вообще появились после смерти Пушкина. С. С. Гейченко описывает, как выглядело то, что Пушкин называет спичками: «Спичкой у нас вообще называлась маленькая лучинка. Для того чтобы она лучше горела, конец ее смазывали <…> серой. В конце XVIII века появились в России своеобразные зажигалки („аллюметт“) — нечто вроде закрытых металлических или стеклянных лампад, в которых теплился огонек и куда через специальные отверстия просовывались спички-серянки, посредством которых можно было достать огня. Были эти „зажигалки“ о нескольких спичках, футляры были в виде вазочек с художественной отделкой»[120]. Буквально в следующем письме Пушкин просит брата: «Еще комиссия: пришли мне рукописную мою книгу да портрет Чаадаева, да перстень — мне грустно без него; рискни — с Михайлом»[121]. Через полгода ничего не меняется: «Душа моя, горчицы, рому, что-нибудь в уксусе — да книг…»[122] Собственно, так, с оказиями, осуществлялось почтовое сообщение.
116
117
Датировка помет Пушкина на сборнике Батюшкова «Опыты в стихах и прозе» несколько раз конкретизировалась исследователями; мы останавливаемся на датировке, предложенной О. А. Проскуриным:
119
120
121