Только что пересказанный анекдот автор относит к периоду после 1254 г., когда король вернулся из крестового похода в Египет и его благочестие и щепетильность в делах религии резко возросли. Рассказывают, что с тех пор он носил только платья синего или черного цветов, будь они из камлена, крепа или шелка. Он отказался от ценных мехов, от серого и белого беличьего, и заказывал себе плащи только из меха рыжей белки, а еще чаще из кроличьего меха или из каракуля, черного или белого. К тому же он удалил со своей одежды и сбруи своих коней все золотые и серебряные украшения и ездил на простом седле и с железными шпорами[260]. На собраниях, где он объявлял решения, он сидел в простой камлотовой котте и тиртеновом сюрко без рукавов, поверх которых был наброшен черный шелковый плащ. На свою тщательно причесанную голову он надевал шапочку с перьями белого павлина, не поддевая под нее чепца[261].
Эта крайняя простота короля, похоже, нравилась не всем. От нее была не в восторге королева Маргарита, падкая до изящества и роскоши и по этой причине не всегда соглашавшаяся с супругом. Она чрезвычайно заботилась о собственном туалете и хотела видеть мужа тоже лучше одетым. Однажды она стала настаивать на этом с некоторой горячностью. Король, твердый в своих принципах, сумел воспользоваться случаем, чтобы остроумно отстоять их. Он ответил: «Сударыня, итак, вам хотелось бы, чтобы я одевался богаче. Пусть так!
Я хочу быть вам приятен: ведь закон супружества повелевает, чтобы муж угождал жене. Но он предписывает и взаимность — чтобы жена угождала мужу. Итак, я буду одеваться лучше; но вы станете одеваться проще — я буду носить ваши одежды, а вы мои»[262].
Кого добродетельная экономия меньше всего устраивала, так это поставщиков. С другой стороны, тем, кто носил поношенные одежды, полученные от высокопоставленных лиц, теперь было почти не на что надеяться. Платья и плащи стоили дорого. Когда жонглерам и менестрелям по праздничным дням доставались такие подарки, те рассматривали это как большую удачу. Но к тому времени, о котором мы рассказываем, традиционные получатели подобных даров начали сетовать на скупость князей. Они плакались, что былые щедроты сменил дух расчетливости, лишивший их некоего подобия привилегий. Богачи вместо того, чтобы раздавать вещи из великодушия и щедрости, начинают превращать свои тряпки в средство платы за услуги каменщиков, плотников, цирюльников и всевозможных слуг[263]. И чего ждать от этого падения нравов, если король Франции, сокращая свой гардероб, дарует одежды лишь «добрым монахиням» и священникам?
Впрочем, в точности никогда не известно, насколько можно принимать на веру слова прихлебателей и насколько обоснованны их жалобы. Конечно, в XIII в. вряд ли можно было увидеть сцены, подобные зрелищу большого двора, созванного в 1174 г. в Бокере королем Генрихом II Английским по случаю примирения герцога Раймунда Нарбоннского и короля Альфонса Арагонского. Раймунд д'Агу, получив в тот день от своего сюзерена сто тысяч золотых экю, тут же распределил их между ста рыцарями; Бертран Рамбо велел вспахать поле на двенадцати парах быков и посеять на нем тридцать тысяч экю, чтобы его перекопали крестьяне; Гильом Гро де Мартелл, приведший с собой триста рыцарей, пожелал, чтобы его обед готовили при свете восковых факелов; графиня Уржельская отправила корону, оцененную в сорок тысяч су, для коронации короля жонглеров, а Рамну де Вену устроил иллюминацию при помощи тридцати дорогих лошадей. Эти безумства (добрый приор Вижуа[264], рассказывая о них как о бесспорных фактах, все-таки был слегка ослеплен щедростью магнатов и, возможно, дал себя обмануть) носят характер романический и отдают жонглерским вымыслом.
Но даже во Франции и даже в XIII в., ради того чтобы пустить пыль в глаза, тратили много — и при королевском дворе, и в окрестностях. Хотя собор в Ле-Мане в 1188 г. постановил, что отныне все должны довольствоваться двумя переменами блюд за трапезу, а что касается костюма, то больше никто не должен носить ни тканей с зубчатым краем, ни шарлаха, ни белого, ни серого беличьего меха, ни соболя, интересно отметить, что тем не менее в счетах Филиппа Августа за 1202–1203 гг. среди прочих расходов на одежду в пределах трех месяцев упоминаются изготовленные для него лично платье и две накидки, все из камлена, отороченного белой белкой, а также оплечье, отороченное тем же мехом, — для его старшего сына[265].
260
262
263
264
265