Поскольку обвинение в двойной лояльности угрожало эмансипации, публикация «Книги кагала» вынудила представителей ассимилированной элиты перейти к обороне, отрицать сохранение кагала и преуменьшать значение уцелевших общинных организаций. Поэтому стремление Дубнова восстановить общинную автономию, опираясь на пример кагала, было само по себе революционным — отчасти потому, что он освобождал термин «кагал» от крайне негативных ассоциаций, сложившихся в России благодаря трудам Брафмана, а отчасти потому, что, в отличие от других просвещенных российских евреев своего времени, Дубнов открыто проповедовал концепцию самоуправления. Он подчеркивал значение кагала и кегилы в еврейской истории, признавая их протогосударственные функции во всей полноте и отстаивая идею самоуправления, полномочия которого должны расширяться с санкции государства[112]. По сути дела, позиция Дубнова была прямой противоположностью позиции Брафмана: Дубнов не только отрицал существование тайного и вредоносного кагала, но и видел в утрате автономии источник злосчастий евреев в современном мире. Дубнов считал автономию не проблемой современного ему еврейства, а, наоборот, решением всех проблем[113].
Как некоторые мыслители до него, в особенности Грец, Смоленскин и философ Нахман Крохмаль (1785–1840), анализируя еврейскую историю, Дубнов применил гегелевскую схему: тезис, антитезис, синтез. Тезис у Дубнова — тот период, когда общинное самоуправление заменяло евреям гражданство; антитезис — попытки ассимиляции, западная модель; а синтез — приближающееся осуществление секулярной автономии через восстановление самоуправления[114]. «Тезис назывался „обособленностью“, антитезис „ассимиляцией“, — писал Дубнов. — Каково имя новорожденного синтеза? Автономизм. Автономизм есть стремление всякой жизнеспособной нации к максимуму внутренней независимости или автономии, возможному при данных политических условиях»[115]. Синтез у Дубнова, в соответствии с популярными в то время теориями, предполагал децентрализацию государственного управления в пользу местной автономии. И при этом Дубнов описывает восстановление общинной жизни как детерминированный исторический процесс, в результате которого российское еврейство по мере приближения к эмансипации также ощутит необходимость вернуть юридически утраченную автономию и самостоятельно, на равных правах с другими нациями войти в их сообщество.
Поскольку традиционная кегила когда-то брала на себя попечение и о секулярной, и о религиозной жизни евреев, Дубнов ожидал, что под властью новой общины «национальные» и религиозные дела общины будут отделены друг от друга таким же образом, каким в Западной Европе уже отделили церковь от государства[116]. Иными словами, сужение авторитета религии будет компенсировано расширением светской власти общины, и тем самым будет облегчен переход евреев от религиозной общины к национальной. Дубнов считал, что еврейские общины во Франции и Германии, вместо того чтобы превратиться в национальные, существуют фиктивно. В своем «Автономизме» Дубнов утверждал, что средоточием еврейского автономизма должна стать самоуправляемая община, и сразу определял круг ответственности этого органа: экономическое развитие ее членов, судебная функция, а также налогообложение. Эти функции изначально были присущи религиозной общине, однако теперь, по мнению Дубнова, появилась возможность административного разграничения секулярной и религиозной сторон самоуправления, как это уже произошло в большинстве европейских стран.
Как попытки включить евреев в российские сословия, так и попытки разрушить их общинное самоуправление в Российской империи происходили в связи с реформами, направленными на прогрессивные преобразования всего российского общества по западному образцу. Аналогично складывалось в XIX веке и отношение к крестьянской общине: она подвергалась нападкам реформаторов, видевших в крестьянской солидарности препятствие для модернизации. В то же время некоторые русские философы пришли к идеализации крестьянской общины как формы бытования народа и как особого русского ответа на вызовы современности. Анке Хильбреннер прямо помещает Дубнова в традицию русской мысли, которая рассматривала коллективные институты как главное орудие защиты особого уклада против модернизации, отождествляемой с Западом[117]. Хильбреннер права в том, что Дубнов столь же рьяно, как и «отец русского социализма» Александр Герцен (1812–1870), стремился адаптировать традиционный образ жизни к новым требованиям пореформенной России и считал, что положение российского еврейства кардинально отличается от ситуации в Западной и Центральной Европе. Дубнов находился под влиянием антизападного дискурса, распространенного среди российских мыслителей и предполагавшего, что социальную гармонию Запад и Восток обретают на разных путях. В своих исторических трудах он идеализировал еврейскую автономию в Средние века и раннее Новое время. Тем не менее его политическая философия была, безусловно, модернизаторской. Дубнов подчеркивал роль иудаизма в сохранении национального единства диаспоры, однако настаивал на радикальной секуляризации и демократизации общинного самоуправления, а также на том, что управлять общиной должны светские профессионалы. Он выступал за программу национального образования и формирование юридически определенных двусторонних отношений между евреями как национальным меньшинством и центральным правительством. Фактически Дубнов предполагал полное восстановление самостоятельной жизни евреев в России, но уже в качестве «национальной группы». Не довольствуясь просто отстаиванием еврейской общности в борьбе против государственной централизации и стремительной урбанизации, особенно сильно затрагивавшей евреев, Дубнов стремился перестроить и, можно сказать, модернизировать жизнь российского еврейства, пока еще представлялась такая возможность. По его мнению, российское еврейство оказалось перед теми путями эмансипации, которые ранее были пройдены во Франции, Пруссии и Австрии. Дубнов был уверен: если российское еврейство сумеет в процессе эмансипации сохранить и даже укрепить национальную идентичность, то послужит примером для всей диаспоры.
113
Хильбреннер высказывает предположение, что позиция Дубнова по кагалу стала реакцией на антисемитские обвинения и что он на самом деле разбирал и обсуждал подобного рода аргументы (Diaspora-Nationalismus. P. 184).
114
В глазах Смоленскина кагал представляет собой контроль немногих над многими, и именно это он считал основным изъяном общинной жизни евреев. Смоленскин до начала 1880-х гг. надеялся на то, что роль национальной еврейской организации возьмет на себя Alliance Israélite Universelle (Ам олам. С. 38–48).