Проходя вдоль стойки, Эйген услышал, как кто-то сзади проворчал: «Espиce de sans-carte!» – тип без карточек – обычное оскорбление торговцев с черного рынка. Очевидно, кто-то подслушал его разговор с Паскалем. Ну что ж, тут уже ничего не поделаешь.
В конце длинного узкого коридора, где было так темно, что Эйген с трудом мог разглядеть, куда ставил ногу, обнаружилась дверь, за которой находилась лесенка из нескольких деревянных ступенек, остро нуждающихся в ремонте. Они громко скрипели и стонали под ногами, пока он спускался. Вонь мочи и кала была невыносимой, несмотря даже на то, что предыдущий посетитель заботливо прикрыл за собой дверь в еще более вонючую уборную.
Однако Эйген не вошел в уборную, а завернул в чуланчик, где стояло имущество уборщицы. Переступая через швабры, совки и ведра, он подошел к задней стене, на которой висела половая щетка со сломанной ручкой. Схватившись за ручку – щетка, оказывается, не просто висела на стене, а была к ней прикреплена! – он потянул ее вниз и повернул против часовой стрелки. Одновременно он уперся свободной рукой в стену, и стена, которая была на самом деле дверью, поползла в сторону.
Теперь он оказался в другой темной каморке размером не более чем шесть на шесть футов. Здесь пахло плесенью и пылью. Топот ног по полу находившегося прямо наверху бара почти не слышался. Прямо перед Даниэлем оказалась стальная дверь, недавно окрашенная черной краской.
Рядом с дверью имелся звонок, куда более современный, чем тот, что был на входной двери бара. Он нажал кнопку дважды, затем еще один раз.
– Oui?[23] – послышался из-за двери грубый голос
– Это Марсель, – назвался молодой человек, известный под фамилией Эйген.
– Что вам нужно? – продолжал расспрашивать голос по-французски.
– У меня есть кое-какие товары, которые могли бы представлять для вас интерес.
– Что за товары?
– Я могу достать для вас немного масла.
– Откуда?
– Со склада возле Лилльских ворот.
– Сколько стоит?
– Пятьдесят два франка за килограмм.
– Это на двадцать больше официальной цены.
– Да, но разница в том, что я на самом деле могу раздобыть это для вас.
– Понимаю.
После небольшой паузы послышался механический щелчок, затем пневматический вздох, и дверь открылась.
Невысокий опрятный молодой человек – у него были румяные щеки, черные волосы с челкой а-ля Юлий Цезарь и круглые черные очки – криво улыбнулся.
– Вот это да! Стивен Меткалф собственной персоной, – воскликнул он с йоркширским акцентом. – Расфуфыренный в пух и прах. Что вы нам притащили, дружище?
2
Стивен Меткалф – он же Даниэль Эйген, он же Николас Мендоса, он же Эдуардо Моретти, он же Роберт Велан – закрыл за собой дверь, не позабыв удостовериться в том, что замок защелкнулся. По краям стальной двери была наклеена резиновая прокладка, обеспечивавшая неплохую звукоизоляцию.
Комната, в которую он вошел, тоже обладала хорошей звукоизоляцией, для чего использовались все доступные технические приспособления. Фактически это была комната в комнате, с двойными стенами, полом и потолком. Наружный слой состоял из стальных плит, далее следовало шесть дюймов резины; даже вентиляционные каналы были изолированы каучуком и стекловолокном. Низкий потолок и внутренние стены были сделаны из приготовленного на месте шлакобетона и окрашены краской того защитного цвета, какой используется в армии США.
Впрочем, далеко не вся поверхность, покрытая еще сияющей новехонькой серой краской, открывалась взгляду, так как комната по всему периметру была уставлена какими-то головокружительно сложными пультами. Даже Меткалф, который бывал здесь, по крайней мере, раз в неделю, не знал предназначения половины приборов. Впрочем, часть оборудования он узнал – коротковолновые рации «Марк XV» и «Парасет», телетайпы, защищенные от подслушивания телефоны, шифровальную машинку M-209 и проволочные магнитофоны.
За пультами сидели два молодых парня с наушниками на головах; они что-то записывали в блокноты, а их лица заливало жуткое зеленое сияние круглых экранов катодных трубок. Руками в перчатках они чуть заметно поворачивали верньеры, подстраивая частоты. Сигналы азбуки Морзе, которые они принимали, поступали на антенные кабели, проложенные на крышу по зданию, принадлежащему сочувствующему французу.
Каждый раз, когда Меткалф посещал Пещеру, как называли эту строжайше засекреченную радиостанцию, – никто не помнил, была ли она так названа по забегаловке наверху, «Le Caveau», или же просто потому, что очень походила на электронную пещеру, – количество оборудования производило на него глубокое впечатление. Все это было ввезено во Францию контрабандой, по частям доставлялось на судах или парашютистами и, конечно, строжайше запрещалось законами, которые установили нацистские оккупанты. Обнаружение коротковолнового радиопередатчика служило более чем убедительным основанием для расстрела его владельца.
Стивен Меткалф был одним из немногочисленных агентов, работавших в Париже на союзническую шпионскую сеть, и о существовании этих людей не знал никто, кроме нескольких очень могущественных персон в Вашингтоне и Лондоне. Меткалф почти не встречался с другими агентами. Так работала эта сеть. Все ее части существовали изолированно, одна ячейка не имела никакого представления о том, чем занимается другая. Такого порядка требовала безопасность.
Здесь, в Пещере, три молодых человека – радиотелеграфисты и шифровальщики – поддерживали тайную радиосвязь с Лондоном, Вашингтоном и с широко разбросанной сетью глубоко законспирированных полевых агентов в Париже, в других городах оккупированной зоны Франции и по всей Европе. Операторы – два англичанина и один американец – были лучшими из лучших выпускников Королевского корпуса связистов в Тэйм-парке, около Оксфорда, а затем 52-й специальной школы. В эти дни трудно было найти квалифицированных радиооператоров, и британцы далеко опередили американцев в деле подготовки персонала.
Радио, настроенное на волну Би-би-си, транслировало негромкую музыку: приемник ловил кодированные сигналы, передаваемые в форме курьезных «личных сообщений» перед вечерней радиопередачей новостей. На маленьком складном столике посреди комнаты стояла шахматная доска с недоигранной партией. На ночь приходился самый пик работы, так как эфир был менее загружен и потому легче было передавать и принимать сообщения.
Стены были увешаны картами Европы, границ и береговых линий Франции, всех районов Парижа. Здесь имелись навигационные схемы, топографические карты, графики движения судов и отправки грузов в Марселе, подробные карты военно-морских баз.
И все же комната не была полностью лишена признаков существования человеческих пристрастий: среди карт и графиков бросалась в глаза обложка журнала «Лайф» с фотографией Риты Хейуорд, а к стене напротив был приколот вырезанный из другого журнала портрет Бетти Грэйбл, принимающей солнечную ванну.
Дерек Комптон-Джонс, румяный человек, открывший дверь, стиснул руку Меткалфа и с силой потряс ее.
– Рад, что ты вернулся живым и невредимым, дружище, – торжественно провозгласил он.
– Ты говоришь это каждый раз, – поддел его Меткалф. – Можно подумать, что ты разочарован.
– Черт тебя возьми! – вспыхнул Комптон-Джонс. – Тебе никто не говорил, что вокруг идет война?
– Неужели? – с удивленным видом откликнулся Меткалф. – То-то наверху мне попадалось так много народу в форме.
Один из мужчин в наушниках, сидевший за пультом у противоположной стены, повернулся, взглянул на Комптон-Джонса и устало заметил:
– Может быть, если бы ему удалось хотя бы ненадолго удержать своего попрыгунчика в штанах, то он смог бы заметить, что делается за дверями спален, из которых он так редко вылезает. – Голос, выдающий наличие огромных аденоидов, и сильнейший британский акцент принадлежали Сирилу Лэнгхорну, непревзойденному шифровальщику.