И Дивел, облаготворенный милостию Александра, облобызал прах, обратившийся в амбру от слов его.
Александр поднялся как ветр. Войско его взвилось прахом, понеслось на полночь. Вот перешагнули они воды, вступили в степи; Хева-резма, разлились по степи Кифчака черным морем.
Велика была рать Александра, говорит восток устами своих мудрецов, коим Небо ниспослало Калям, чтоб писать Китабы. В войске его было 200 слонов, облеченных в латы, были у него и Хинские стрелки; их стрелы так были остры, что раздваивали волос человеческий; а вся рать была похожа на огнедышащую гору, и земля стонала под её тяжестью.
Гиндал, предводитель руссов, заметив, что небо помрачается над его замлею, собрал всех своих воинов и сказал им:
— Смотрите, там вдали идет рать гурий, в длинных подолах; за ними везут серьги и поручни и драгоценные камни, украшение жен. Их брони из жемчуга и рубинов; их одежда и кони облиты золотом; лен, шелк и пух служат им коврами успокоения; — чувствуете ли в воздухе запах амбры и роз? это ветер принес с их умащенных локонов, разлитых по плечам…
— Смотрите, они гадают по книгам и по полёту птиц, и по внутренностям животных: идти ли, им в битву или нет? — Пойдемте, друзья, бросьте горсть игл, этим женам! пойдемте, друзья, заставим их прясть посреди поля на себя оковы!
— Пойдем, пойдем, Гиндал! вскричали руссы; с тобою, из скал, пораженных нашими стрелами, потечет кровь!
Руссы бросились на передовых воинов Александра, поразили их, но Александр устоял; семь дней сражался он с Руссами, но наконец победил их, освободил Нугиабэ из плена, взял в добычу тьму верблюдов и драгоценных мехов, и, облобызав прах земли в благодарность Богу, отправился побеждать на берега Ганга.
Уже мы проходили под стопами златой Сура-лай[86], где стоит великий престол Оума, украшенный девятью драгоценными камнями, где возвышается Падма[87], увенчанная треугольником, из которого исходит лингам[88], трилиственное древо жизни, тримурти…
— Понимаешь? спросил меня Александр.
— Понимаю, отвечал я, — это Символ Будхаизма, или Башизма, или Бахизма. Кроме того…
Но слова мои были прерваны прибытием Курьера из Македонии; между письмами к Александру, было письмо и ко мне.
Я развернул его, и — не могу утаить от читателя:
Ко мне писали:
— Прощайте, Александр Филиппович!
— Что это значит? куда? — вскричал Александр.
— Никак не могу долее оставаться с вами, как мне ни приятна древность, как ни желал бы я посмотреть на Индию, как ни желал бы сопутствовать одному из величайших мечей мира, но не могу… надо хоть на время побывать дома… вот прочтите.
Александр взял письмо, прочитал и…
— Ну, нечего делать, прощай.
Поклонясь востоку солнца и колыбели человечества, я распахнул крылья и мысль моя рассталась с Александром, любимым сыном Амун-ра.
КОНЕЦ АЛЕКСАНДРА ФИЛИППОВИЧА МАКЕДОНСКОГО.
Приложения
(И снова в путь. «Странник», ч. IV.)
Кому не известен талант г. Вельтмана? Кто не странствовал с его «Странником» по всем странам мира, древнего и нового, словом, везде, куда только влекла его прихотливая и причудливая фантазия автора? Кто не жил с ним в баснословных временах нашей Руси, столь полной сказочными чудесами, столь богатой сильными, могучими богатырями, красными девицами, седыми кудесниками, всею нечистою силою, начиная от дедушки Кощея Бессмертного до лохматого домового и обольстительной русалки старого Днепра? Кто не помнит Ивы Олельковича, с его «нетути» и кривыми ногами, кто не помнит Мильцы и Младеня? А Святослав, вражий питомец, его пестун — и кто перечтет все эти фантастические полуобразы, эти пестрые картины русского сказочного мира?.. Да, все это носит на себе печать истинного, неподдельного таланта, которого, правда, никогда не становится на что-нибудь целое, полное и стройное, но который тем не менее превосходен в своем неоконченном, отрывчатом, прыгучем, так сказать, характере. Сверх того, талант г. Вельтмана самобытен и оригинален в высочайшей степени; он никому не подражает, и ему никто не может подражать. Он создал себе какой-то особенный, ни для кого не доступный мир; его взгляд и его слог тоже принадлежат одному ему. Более всего нам нравится его взгляд на древнюю Русь: этот взгляд чисто сказочный и самый верный. Кто бы стал поэтизировать древнюю Русь в форме вальтерскоттовского романа, а не в форме полуфантастической, полушутливой сказки — у того вышел бы не роман, а какая-то пародия на роман, что-то бледное, безжизненное, насильственное и натянутое. За примерами ходить недалеко. В свое время мы поговорим об этом поподробнее. Да, мы твердо убеждены, что древняя Русь (то есть до времен усиления Москвы) годится только на сказки, оперы, фантазии и фантасмагории. Г-н Вельтман хорошо это понял, и потому его романы читаются с удовольствием. Они народны, в том смысле, что дружны с духом народных сказок, покрыты колоритом славянской древности, которая дышит в дошедших до нас памятниках. Он понял древнюю Русь своим поэтическим духом и, не давая нам видеть ее так, как она была, дает нам чуять ее в каком-то призраке, неуловимом, но характеристическом, неясном, но понятном. Одно это может служить неопровержимым доказательством неподдельности таланта г. Вельтмана. В романе или повести, где представляется жизнь действительная, талант иногда можно заменить знанием жизни и людей, верным списком с существующих характеров, хорошим слогом, умными заметками о жизни, воспоминаниями собственной жизни. Конечно, и такой роман все-таки не будет художественным созданием, но он может занять на некоторое время общее внимание, может прожить хотя короткое время. Но в созданиях фантастических, сказочных — без таланта плохо. Как ни натягивайтесь, а всё будете или смешны, или скучны. Чем вымысел нелепее, тем он неудачнее, если сделан, а не создан. Гримаса должна быть к лицу, если она мила; у фантазии есть свои гримасы.
