Анна ни с кем не делилась своими мыслями, но она понимала, что слово «миссия» здесь имеет особое значение и что все эти параноики, домашние насильники и торговцы, которые готовы продать всё, то есть вообще всё, тоже считают, что у них есть миссия, и при этом ни один человек во всем доме не делает ничего для улучшения общества. Даже те, кто питал стойкую неприязнь к постоянной работе, кто посвятил всю свою жизнь борьбе с полицией и кто прятался в подворотнях, сжимая в руках обернутую газетой свинцовую трубу, были уверены, что возможно устроить себе лучшую жизнь, и лишь в отношении средств они не были согласны с профсоюзными лидерами, предпочитавшими мирный путь, солидаризируясь с сортировщиком сигар и членом Фолькетинга Стаунингом[23], министром без портфеля, который тоже жил в этом доме. Своим мирным путем профсоюзные лидеры предпочитали идти пешком, и Стаунинг не был исключением — он каждое утро шел вдоль каналов к себе в Министерство, а оказываясь в заграничных поездках, ходил от станции до гостиницы с чемоданчиком, тогда как других членов правительства везли в коляске, что говорит нам о том, что при ближайшем рассмотрении даже из этого всеми позабытого дома в Кристиансхауне надежды устремлялись ввысь, словно отпущенные в небо воздушные шарики.
До этого воскресного утра Анна никогда не считала, что у нее самой есть какая-то миссия, но теперь все прояснилось. Она вдруг отчетливо поняла, что началось какое-то движение. Увидев тропический цветок, книги и картинки, она почувствовала, что и она, и Адонис, и Мария скоро покинут это место, и тут произошло два события. Сначала она разделилась на нескольких Анн. На глазах у Марии ее мать покинула свое тело и все эти Анны двинулись в разных направлениях. Продолжалось это лишь секунду, но в это короткое время Анна оказалась одновременно возле своего ребенка, и на молитвенном собрании проституток, и в винной лавке, и у палаток торговцев, и рядом с женщинами, которые стирали белье во дворе, и в соседней квартире, где жена и дети столяра, вооружившись палками, сидели в засаде, ожидая возвращения домой пьяного отца семейства. На какой-то короткий миг Анна остро ощутила боль за всех этих людей, и не только за них, но за всех бедняков Кристиансхауна, и за всех детей мира, и за удивительно безнадежное и блеклое воскресное солнце на облупившихся стенах. В эту минуту Анна становится символом — как когда-то, у смертного одра сапожника в Лаунэсе, она стала нашей общей мечтой и одновременно историей о матери, сострадание которой не знает границ. К сожалению, это весьма уязвимая мечта, потому что если все остальные в это воскресенье почувствовали присутствие Анны, то Мария увидела, что ее мать исчезла, и в комнате от нее осталось лишь бессильное тело, а она, Мария, оказалась в полном одиночестве. Боюсь, что так оно и было, потому что как иначе Анна могла бы сопереживать всему населению Земли, не разделившись при этом на части, особенно когда вокруг так много несчастий, когда из-за тонкой перегородки доносятся вопли столяра, которого избивает его семейство, где-то в доме плачут от голода дети, а клиенты проституток громко возмущаются ростом цен. Как могла Анна сохранить свою целостность и защитить такого ребенка, как Мария, которая уже в младенчестве была загадкой, когда из своей кроватки то следила за Анной умоляющими глазами, то скалилась на нее? Конечно же, для Анны это было непосильно, и поэтому не будем оплакивать Марию, мы можем лишь удивляться способности детей бедняков, а значит и Марии, справляться с трудностями и выживать. Как в то воскресное утро, когда Анну что-то заставило покинуть комнату и Мария впервые в жизни лицом к лицу встретилась с одиночеством.
Да, конечно, Анна разделилась на несколько образов совсем ненадолго, не исключено, что все четыре стороны света требовали ее присутствия и ее сострадания лишь несколько минут, но для Марии время не имело значения, важно было само ощущение, внезапная, твердая уверенность в том, что ее бросили. Нахлынувшее одиночество она встретила молча, широко раскрыв глаза, без единой слезинки, с упрямством, какое и не снилось мягкой Анне и гибкому Адонису и которого никто из них так никогда и не смог понять. Судьба Марии будет напоминать судьбу, выпавшую многим детям из нашей истории, ведь их тоже не понимали родители. И возможно, это как-то свойственно двадцатому веку с его столь стремительными изменениями, что опыт родителей полностью и безнадежно устаревает к тому времени, когда детям приходит пора им воспользоваться.
23
Стаунинг, Торвальд (1873–1942) — датский политик, премьер-министр Дании в 1924–1926 и в 1929–1942 гг., первый социал-демократический министр в истории Дании. Происходил из бедной семьи, в детстве работал сортировщиком сигар.