Старый Матьяс (прозванный Адамасом по тем же причинам, что Гийет Карка называлась Беллиндой, а Жан Фашо Клиндором) был единственным человеком, имевшим доступ к тайнам туалета маркиза, настолько тот был убежден, что его возраст можно определить, лишь увидев, какое количество мазей и красок содержится в расставленных на столике бутылочках, баночках, флаконах и коробочках.
Адамас, естественно, был один и готовил папильотки, пудры и ароматные мази, которые должны были поддерживать красоту маркиза, пока тот спит.
Глава двенадцатая
Адамас был чистокровным гасконцем: доброе сердце, живой ум и неистощимое красноречие. Буа-Доре наивно называл его «мой старый слуга», хотя тот был моложе его на десять лет.
Адамас, сопровождавший его в последних кампаниях, повсюду следовал за ним как тень, постоянно окружая его фимиамом вечного восхищения, тем более губительного для разума, поскольку шло от искренней любви к хозяину. Именно он убеждал маркиза, что тот еще молод и не может состариться и что, выходя из его рук, он блестит, как цветная картинка из требника{91}, затмевает собой всех ветреников и поражает всех красавиц.
– Господин маркиз, – обратился к нему Адамас, вставая на колени, чтобы разуть своего престарелого идола, – я хочу рассказать вам необычную историю, произошедшую сегодня в ваших владениях.
– Говори, друг мой, говори, раз тебе хочется, – ответил маркиз, который иногда позволял своему слуге говорить с ним довольно фамильярно, к тому же он был уже сонным и полагал, что невинная болтовня поможет ему заснуть.
– Так знайте же, мой дорогой и любимый хозяин, – продолжил Адамас с гасконским акцентом, который мы не беремся здесь воспроизводить, – что сегодня часов в пять здесь появилась довольно странная женщина, одна из тех несчастных, которых мы так много встречали на берегу Средиземного моря и в наших южных провинциях. Вы понимаете, о ком я говорю: у этих женщин белая кожа, толстые губы, красивые глаза и волосы черные, как… Как ваши!
Он и не думал вкладывать в это сравнение хоть каплю насмешки, хотя именно в этот момент надевал черный парик хозяина на подставку из слоновой кости.
– Ты имеешь в виду, – спросил Буа-Доре, ничуть не рассерженный этим сравнением, – египтянок, которые бродят по дорогам и показывают всякие фокусы?
– Нет, месье, совсем не то. Она испанка и, даю слово, когда она не на людях, она поклоняется Магомету.
– То есть она мавританка?
– Вот именно, господин маркиз, она мавританка, и не знает ни слова по-французски.
– Но ты немного говоришь по-испански?
– Совсем немного, месье. Я уже позабыл почти все, что знал, но когда я с ней заговорил, я начал говорить так же свободно, как с вами.
– Это вся твоя история?
– О нет, месье, дайте мне время. Судя по всему, она из тех пятидесяти тысяч мавров, которые почти все погибли лет десять назад от голода и лишений, одни на галерах, которые должны были доставить их к берегам Африки, другие в Лангедоке и Провансе от нищеты и болезней.
– Несчастные! – вздохнул Буа-Доре. – Это один из самых мерзких поступков в мире.
– Правда ли, месье, что Испания выслала миллион мавров{92}, а до Туниса добралось лишь сто тысяч?
– Не знаю, сколько точно, могу сказать одно, это была настоящая бойня, никто никогда не обращался с вьючной скотиной, как они с этими несчастными людьми. Ты знаешь, что наш Генрих хотел обратить их в кальвинизм; став французами, они спасли бы свою жизнь.
– Я помню, месье, что католики Юга и слышать об этом не хотели, они говорили, что скорее перережут их всех до единого, чем пойдут на мессу с этими дьяволами. Кальвинисты проявили ту же нетерпимость, так что в ожидании момента, когда сможет что-нибудь для них сделать, наш добрый король оставил их в покое в Пиренеях. Но после его смерти королева-регентша{93} решила избавить от них Испанию, тогда-то их и бросили в море. Некоторые, чтобы избежать сей злой участи, крестились, так поступила и эта женщина, хотя я подозреваю, что это только для вида.
– Что из того, Адамас? Или ты думаешь, что великий творец солнца, луны и Млечного Пути…
– Что вы сказали? – переспросил Адамас, еще мало разбиравшийся в новом увлечении своего господина, которое его, скорее, несколько даже пугало. – Не знаю, что значит молочный голос{94}.
– Я объясню тебе это в следующий раз, – зевнув, промолвил маркиз, совсем разомлевший у камина. – Заканчивай скорее свою историю.
– Так вот, месье, – продолжил Адамас. – До прошлого года эта женщина жила в Пиренеях и пасла коз у бедных крестьян, поэтому она прекрасно говорит на каталонском диалекте, который хорошо понимают и по эту сторону гор.
91
92
94