№ 8.
После смерти царевича Алексея Петровича большая и лучшая часть его вещей взята, по собственному выбору, царицей Екатериной Алексеевной, вещи похуже отосланы Ев- фросинье Федоровне, бывшей фаворитке царевича [248], остальные же отданы царицей детям царевича — Петру и Наталье. Архимандрит Невской лавры Феодосий, благословлявший (!) совершителей казни царевича ночью на 26 июня, как пишет о том Румянцев, получил свою долю из имущества казненного. Недвижимое имение, отобранное как у царевича, так и у его сторонников, раздано в подарок их следователям и судьям: Писареву, Румянцеву, Ушакову, Бутурлину и другим. Большая часть имений Лопухиных и Дубровского перешла к П. А. Толстому, как сказано в указе сенату: «за показанную им великую службу в привезении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и отечества» (13 декабря 1718 года).
№ 9.
Преображенское в 1812 году не подвергалось пожару и грабежу[249]. По рассказам старожилов и моего деда, служба в Преображенской церкви хотя и совершалась, но не ежедневно, и прихожане без боязни могли посещать свой храм, тогда как богослужения в храмах столицы почти не было, потому что они большей частью были осквернены [250] и ограблены.
В то время в очень немногих церквах, о которых не лишним будет сказать, как, например, в церкви Спасо-Преображенской на Глинищах, протоиерей Семенов совершал литургию и исправлял требы. Точно так же священники церквей — Троицкой на Хохловке и Петропавловской на Якиманке, совершали богослужение, но с разрешения французских начальников, с запрещением читать, после сугубой ектении, молитву об избавлении от нашествия супостатов. Священники этих церквей ходили и в окрестные места крестить младенцев, исповедовать тяжелобольных и напутствовать их Св. Дарами.
№ 10.
Как известно, во время войны 1812 года во все заставы Москвы за несколько дней до вступления неприятеля в столицу тянулись длинные вереницы обозов с разным имуществом и множеством всевозможных экипажей. Самое значительное количество спасающихся, по рассказам местных старожилов и деда моего, выезжало через Преображенскую заставу [251], так как она совершенно противоположна той стороне, откуда должен был следовать неприятель.
Не лишним будет здесь сказать, что тогда ежедневно выезжало из Москвы во все ее заставы бричек, карет, колясок и проч. до 1500 с жителями столицы, не считая при этом простых троечных кибиток. За экипажи с лошадьми брали громадные деньги; за доставку клади в Ярославль или Муром приходилось платить по 8 рублей с пуда. В последние дни платили по 800 рублей вместо 30 и 40 за дорогу в 200—250 верст из Москвы внутрь страны. Цены ужасные, но что же было делать! Надо было платить и спасать жизнь ценою имущества, чтобы избавиться от посрамления.
Дольше всех держались и неохотно оставляли город купцы, у которых были здесь дома, движимое имущество и торговля. Цена на лошадей возросла до баснословной цифры. Когда Кутузов требовал у главнокомандующего в Москве, графа Ростопчина, для артиллерии лошадей, то Ростопчин собрал кое-как у барышников и купцов 500 штук, заплатив за них 132 тысячи, и отослал их по назначению. Ростопчину негде было взять лошадей, так как они уже раньше были забраны богатыми господами и купцами. За проезд 50 верст на крестьянских лошадях, запряженных в простые телеги, платили по 300 рублей за телегу. После всего этого не удивительно, что мелкий обыватель, обремененный семейством, поневоле должен был остаться во власти неприятеля, в скором времени овладевшего Москвою.
Когда было объявлено воззвание императора Александра I о вступлении неприятеля в наши пределы и учреждено ополчение [252] против врага, всякое оружие очень вздорожало: обыкновенный пистолет стоил 30 рублей, ружье или карабин 80 рублей, сабля или шпага 40 рублей; мастеровые тоже учетверили цену на свою работу,— словом, все необходимо нужное, даже съестные припасы продавались по высокой цене. Граф Ростопчин на это зло смотрел равнодушно и пребывал в бездействии, хотя за такое беззаконное лихоимство и в такое время он мог бы легко своей властью виновных предать суду; между тем афиши для народа, составленные пошлым и площадным тоном, он выпускал почти ежедневно; в них он писал, например, что глаз у него болел, а теперь глядит в оба; что француз не тяжелее хлебного снопа и мы его на вилы подымем и т. п. [253], и только за неделю до вступления неприятеля в Москву сделал распоряжение продавать в цейхгаузе (арсенале) оружие по дешевой цене для вступивших в ополчение.
248
По словам Вебера (Брауншвейг-Люненбургского резидента), Ев- фросинья Федоровна была родом из финок, попала в плен и, по ее уверению, вступила в любовную связь с царевичем по принуждению. После суда над царевичем Петр простил Евфросинью, освободил из-под ареста, и ей объявили, что если она выйдет замуж, то ее мужу будет выдан из царской казны хороший брачный подарок, но на это предложение она отвечала, что, взятая и в первое сожительство без своего желания, она не хочет по своей воле принадлежать еще кому бы то ни было.
249
Грабеж, по свидетельству современников, был так велик, что в погребах, где находились большие запасы вина и водки в бочках, которые при грабеже были разбиты, несколько солдат утонуло. Ужаснее всего в этом грабеже, производившемся по приказу Наполеона, был тот систематический порядок, который соблюдался при дозволении грабить всем корпусам одному за другим: первый день принадлежал старой императорской гвардии, следующий молодой гвардии, за нею грабил корпус Даву и т.д.
250
В 1812 году некоторые церковные вещи оказались в театре, который французы устроили (по приказу Наполеона) в доме Познякова, на Никитской. На убранство этого театра, его занавес, а также актерам и актрисам на костюмы было употреблено много священнических риз, разных покровов и других церковных одеяний, а для освещения зрительной залы несколько паникадил. Открытие этого театра последовало 25 сентября н. ст.; на сцене были поставлены комедия Мариво «Игра любви и случая» и водевиль «Любовник, сочинитель и лакей». Афиша этого зрелища напечатана (с ошибкой в числе дня) в «Библиографических записках», 1859 года, т. 2, стр. 268.
251
В 1812 году, за день до вступления французов в Москву через Преображенскую заставу проследовала небольшая часть нашей армии, которая, по распоряжению главнокомандующего князя Кутузова, отступала, следуя разными заставами, чтобы отвлечь внимание Наполеона, чего Кутузов отчасти и достиг, ибо, действительно, Наполеон в первые дни своего пребывания в Москве положительно не знал, куда наша армия отступила.
252
Первым ратником, записавшимся в московское ополчение в 1812 году, был известный патриот С. Н. Глинка, в честь которого была выбита золотая медаль. Ему, как издателю в то время «Русского вестника», от государя выдано было 300 тысяч рублей для поддержания народного духа, но он, по своей высокой честности, не коснулся этой суммы.
253
Графом Ростопчиным было сочинено и выпущено большое количество листков для народа; в них рассказывалось, что митрополит Платон встретил престарелого монаха, который смиренно приблизился к нему, прося его благословения, и сказал, что он возвратился, чтобы сражаться вместе с русскими. Проговорив это, он исчез в виду всех предстоявших, оставя по себе светлый след (см. подр. «Рус. архив», 1875 г., 10, 187). В этой сказке Ростопчин не постыдился даже означить имя преподобного Сергия, говоря, что это был сам святой! И такую басню он выдумал в то время, когда митрополит Платон был в Москве, с большим трудом нарочно приехавший из своего уединения в это грозное время, чтобы утешить народ и взглянуть в последний раз на непоруганный еще древний Кремль и проститься с ним.