Сообщение о наказании преп. Максима явно разукрашено досужей фантазией Георгия. Оно так же искажено расчленением, снабжено тенденциозными объяснениями. На это отчасти указывает самое повторение предложения «когда узнали», встречающееся в рассматриваемой половине рассказа три раза. В действительности положение было не такое. Дошедший до нас судебный декрет зараз предписывает отсечение языка и правой руки, и по выставлении на позор — ссылку, [3130] и он был исполнен без всяких искусственных градаций; каждый вид казни не вызывался какими-либо особыми поводами. Рассказ Георгия, таким образом, и здесь не обошелся без прикрас. Все его повествование, поэтому, хотя и может в своей основе считаться достоверным, но в освещении и деталях должно подлежать самой строгой критике.
Общее впечатление от труда Георгия не в его пользу. Его «История» представляет собой довольно неуклюжее сцепление сказаний, и есть документ без прочной хронологической канвы; автор часто не обладает надлежащей осведомленностью, но зато обнаруживает тенденцию заполнить все щели повествования догадками сомнительной значимости или разукрасить общую картину домыслами вольной фантазии.
Его работа — это причудливая и грубая мозаика, пропитанная, впрочем, единой узкопартийной окраской, однобокой монофелитской тенденцией, еще более затемняющей истину, чем сбивчивость и неясность использованной традиции и путаница в отдельных ее частностях.
Тем не менее, это — документ очень ранний. По-видимому, он написан вскоре по получении данных от кубикулария, хотя не раньше 667 г., точнее — не раньше ознакомления Георгия с перепиской между патриархом Антиохийским Макарием и африканским затворником Лукой. Сам патриарх Макарий, отчасти, как видим, и вдохновивший Георгия, в своем «Исповедании веры» всецело проводит точку зрения «Истории» на преп. Максима и как бы сокращенно повторяет у себя эту «Историю». Он говорит об осуждении ереси «максимиан» Гонорием, Сергием и Киром, с одной стороны, и царем Ираклием — с другой; говорит так же о соборе против преп. Максима при Константе и его осуждении; называет Феодора Мопсуэстийского «учителем Максимовой ереси и разделения» и утверждает, что преп. Максим учил манихействовать и отвергать тело Христово. Сходство это, конечно, не говорит за то, что все сведения Макария взяты из «Истории»: Макарий сам был, вероятно, очевидцем последнего суда над преп. Максимом, но все же это говорит за идейное родство и знакомство Макария с «Историей». Если так, то она написана до 681 г. Местом ее написания была Палестина, и в кругах монофелитских, оторванных от православных. Это составляет минус для «Истории» при всех ее преимуществах как документа раннего. Она не имела связи с живым непосредственным константинопольским преданием и лишена была возможности получать из него пополняющие и контролирующие данные. А потому и явилась в виде столь несовершенного полулегендарного фабриката.
При всем том нужно признать, что первое более или менее полное, хотя и несовершенное, жизнеописание преп. Максима появилось у нерасположенных к нему еретиков, и много раньше, чем у православных. Зато православным доступны были документы, свидетельства очевидцев и современников, которые неизвестны были Георгию.
Заметим, что Георгий, автор «Истории», вряд ли может быть тождественен с тем иноком, который состоял при Макарии [3131] на Шестом Вселенском соборе и принес собору свое покаяние, и, конечно, ни в коем случае с Георгием, апокрисиарием Иерусалимского престола, поборником православия.
3131
VIII–X заседания Вселенского собора, см.: