Однако занятия философией у преп. Максима не доходили до увлечения мнениями языческих философов. Его сильный критический ум мог подметить слабые стороны греческого дуализма и, опираясь на твердую основу христианского учения, отвергнуть все ошибочные суждения языческих философов, все болезненные элементы в развитии человеческой мысли. Он слишком хорошо знал цену языческому эллинизму, чтобы позволить себе беспрекословно предаться под водительство языческих философов. [830] По словам биографа, он знал и умел отличать чистые плоды мудрости человеческой от лукавых измышлений коварного невежества: софистическая часть метафизики не выдержала его критики и была отвергнута, но основательные суждения и мнения (δόγματα), логические методы и приемы доказательства были им приняты и усвоены. [831] Философия преп. Максима подчинялась высшему принципу, определявшему ее содержание. В этом смысле преп. Максим был лучшим представителем схоластической философии. Изучение философии для преп. Максима не только имело значение в смысле выработки миросозерцания, но и оказало на него вообще формально-образовательное влияние. Формальные занятия над диалектикой необыкновенно утончили его ум, приучили его к строго логическому образу мысли; благодаря этому он был непобедим в спорах. Его железная логика сокрушала все доводы противников, его ум легко приводил их утверждения к нелепым положениям и тем разоблачал их несостоятельность. [832] Таким образом, изучение философии принесло преп. Максиму много пользы. Оно подготовило в нем победоносного борца против всех еретических мудрований, которые появились во время его жизни. Оно выработало в нем то богатство воззрений, глубиной которых так поражались даже современники преподобного; словом, оно создало в нем философский склад мысли.
Однако, что особенно характерно для мышления преп. Максима, — он всегда и во всем старался держаться православного церковного учения и на защиту его употреблял силу своей диалектики. Его мистические созерцания всегда согласовывались с общепринятыми положениями православной догматики и никогда от них не уклонялись. Он был христианским философом в лучшем смысле этого слова. В служении религии духа он соединил все то лучшее, что сделала до него человеческая мысль по общим вопросам бытия.
Уже эта черта философствования преп. Максима (по которой оно, при всей своей генетической связи с предшествовавшими трудами, созданными гением язычества, решительно, однако, возвышается над традиционным уровнем и создает идеалистическую систему на основе высших, откровенных истин) ясно показывает, что образование преп. Максима не было исключительно светским. Да этого и быть не могло в Византии, ибо не было в духе того времени. В Византии, где Церковь и государство стояли в такой тесной связи, где все стороны жизни носили религиозную окраску, где и учители были большей частью из духовного сословия, образование было вместе и духовным, и светским, и из школы выходили люди, одинаково годные как для государственной деятельности, так и для служения Церкви. [833] Поэтому, вне всякого сомнения, он, наряду со светским образованием, прошел хорошую богословскую школу. Это тем более необходимо предполагать, что богословие считалось наукой высшей, главной, идеальной, к которой даже философия служила только приготовлением. [834]
832
Может быть даже, преп. Максим чересчур часто прибегал к такому способу доказательства (reductio ad absurdum), особенно когда в спорах с монофелитами показывал, что последовательное развитие их мыслей может привести к осужденным уже Церковью еретическим мнениям. Такие выводы он часто делал из учения своих противников и ставил им в вину, хотя бы они сами этих выводов и не делали. Этот прием преп. Максима и есть то Consequenzmacherei, которое так не нравится некоторым немецким ученым, обвиняющих преп. Максима в крючкотворстве (Schikanen), придирках, бесплодной диалектической игре понятиями (
833