В России ни нотариусов, ни юристов в качестве представителей отдельной профессии до эпохи Великих реформ 1860-х годов не существовало. Это указывает на то, что в раннемодерной России грамотность была функциональной и являлась принадлежностью определенных групп людей. Большая часть населения была неграмотна, и лишь некоторые умели читать и писать в той степени, в какой это было необходимо для их работы. Купцы и ремесленники использовали в своих делах разговорный язык, на котором заключали сделки и вели деловую переписку и бухгалтерию. Большинство приходских священников было достаточно грамотно, чтобы служить литургию на церковнославянском и подписывать документы. По Соборному уложению 1649 года, если участник тяжбы был неграмотен, вместо него предпочтительно было подписываться именно священнику. Крупные землевладельцы – от патриарха до монастырей и дворянства – и даже большие деревни нанимали писцов для ведения делопроизводства. Функциональная грамотность, насколько можно судить, была распространена и среди провинциального дворянства, нуждавшегося в ней для управления имениями и несения государевой службы. Исследования Д. Миллера для XVI века и К. Стивенс для XVII века показывают, что почти половина представителей различных групп дворянства (монастырские вкладчики, личный состав полков) могли написать свое имя на документе[115].
Литературные навыки были по большей части сосредоточены в церкви. В монастырях и епархиальных центрах монахи составляли и копировали летописи и различные религиозные сочинения, написанные на русском языке высокого стиля, который на протяжении XVII века сильно пополнился церковнославянской лексикой. После Смутного времени под влиянием Польши и Украины появились дворяне и приказные, освоившие сочинение стихов, пародий и других видов светской литературы на русском и церковнославянском языках[116]. Однако самым крупным резервуаром грамотности, которая в данном случае носила функциональный, светский и почти разговорный характер, являлась царская бюрократия. В этих условиях умение читать и писать приобреталось в ходе работы, а не в школе.
Юридические знания и понимание судебных процедур человек мог получить только в приказной системе. Историки XIX столетия упрекали московскую приказную систему в том, что функции и юрисдикция учреждений в ней дублировались, но современные исследователи относятся к ней с бóльшим уважением. Они указывают, что для жителей не составляло труда понять, кто обладал властью и в какие из инстанций следует направлять документы (а также они знали, как можно обойти систему). Ольга Новохатко замечает, что такой стихийный, иррациональный с обычной точки зрения подход к управлению был по-своему разумным и практичным, обеспечивая «организационную мобильность», позволявшую им выполнять работу быстро, эффективно и точно. Л.Ф. Писарькова считает московские приказы солидной бюрократической системой для своего времени. Боривой Плавсич утверждает, что «есть достаточное основание считать допетровскую российскую администрацию организованной на современный манер в большей степени, чем после петровских „реформ“», а Ричард Хелли пишет о «славной средневековой московской традиции государственной службы». Ряд исследователей судебной системы признавали, что обладателями специальных знаний и навыков были именно приказные, а не судьи из военного класса[117].
Профессионализм вырабатывался отчасти выделением бюрократического класса как сплоченной социопрофессиональной группы, члены которой проходили суровое обучение и подвергались пристальному контролю. Наследование должностей внутри семей обеспечивало московские приказы большинством дьяков и подьячих, но они не были закрытой социальной стратой. Численный рост бюрократии поддерживался постоянным притоком кадров извне. Социально дьяки и подьячие происходили из анклавов грамотности в обществе: дворян, сыновей священников, горожан и служилых людей низших рангов, таких как стрельцы; при этом вхождение в эту страту происходило на конкурентной основе. Оно было привлекательным, поскольку московские приказы обеспечивали достойное денежное и натуральное жалованье, а также возможность иметь землю – право, почти всецело являвшееся привилегией служилого военного класса. Государство регулярно пыталось предотвратить утекание налогоплательщиков и военных в ряды бюрократии; так, в 1640 году сыновей священников и дьяконов запретили принимать в подьячие. Несмотря на это, некоторым из них удавалось обойти указ, и Петр I в итоге эти ограничения отменил[118].
115
Подписи священников: ЗА. № 188. Ст. 7 (1628). Соборное уложение. Гл. 10, ст. 246: РЗ. Т. III. С. 144.
116
Грамотность в России:
117
Критика:
118
Социальное происхождение подьячих, попытки ограничить поступление на службу: