Чернота залепила глаза Захарову. Поднялся будто на железных шатунах.
— Ваши рассуждения ошибочны. Мы на территории Советов и все законы Советов должны выполнять. И об этом мы должны сказать там! — указал пальцем в потолок. — А если каждый по себе, быть беде.
Многие сейчас не согласны с ним или еще колеблются. Самое большее мог ожидать, что они не будут выступать против, будут держаться в стороне, но и это ослабляло команду парохода.
О том, как быть и на кого ориентироваться, думал и Рекстин. Он не выскочил на палубу, когда все бросились смотреть медведя. Прошел к себе. Кто может оказать реальную помощь?
А офицерам было все ясно: Англия!
— Рискованно, — жевал Звегинцев осторожное слово. — Поговорить бы с капитаном.
— Сколько можно разговаривать! Сколько приспосабливаться? — загорячился худенький поручик.
— Лисовский прав!
— Господа, настало время действовать! — раздались голоса.
Гражданская одежда защищала их от армейской субординации, и они спорили со Звегинцевым. Он это понимал. Развел руками, дескать, перед таким напором бессилен.
Не прошло и часа, как телеграмма английскому правительству была готова. Лисовский с двумя спутниками направился в радиорубку. Постучал. Открылось узенькое окошко, в нем мелькнула остроносая, веснушчатая физиономия.
— В чем дело, граждане?
— Открой! — приказал Лисовский. Физиономия отшатнулась, из недр рубки послышалось:
— Не имею права. Граждане, отойдите!
— Открой!.. Буду стрелять! В рубке стихло.
Лисовский дулом револьвера постучал в дверь.
— Что там антимонию разводить, — зашептали сзади.
— Эй ты, телеграфная крыса! — шепотом прокричал в оконце.
Молчок. Не поддается.
Почти вплотную приставив к замку револьвер, Лисовский несколько раз выстрелил. Удар плечом — и дверь распахнулась.
— Граждане, граждане, аппаратура… — жалобно заскулил телеграфист, пятясь от ворвавшихся людей.
— И тебя кончу. Садись, стучи! Лондон, премьер-министру…
Телеграфист, опасливо косясь на револьвер и заикаясь, заявил:
— До Лондона не достать. Может, через Норвегию?
— Норвегию? — Лисовский оглянулся на помощников. — Крой через Норвегию. И норвежскому премьеру. В два адреса один текст. Они не помешают друг другу.
Телеграфист закопошился в своем аппарате.
В дверях шум: «Назад! Не подходите!» И сухой голос Рекстина: «Что здесь происходит? Почему стрельба?»
— Пропустите его! — крикнул Лисовский. А когда Рекстин появился на пороге, с угрозой предупредил: — Не мешайте, капитан. Все для общего блага.
— Прошу оставить рубку! — приказал Рекстин.
— Не раньше, чем радио уйдет по назначению, — недобро усмехнулся Лисовский, блеснув ровными, белыми зубами. — Не раньше. И вам не мешало бы подписаться под текстом. Так нужно действовать, если хотите жить. Через неделю меры будут приняты. Это вам не совдепия сумасшедшей черни.
Третья историческая справка.
В эфире трещала морзянка, передавая тревожные и успокоительные сообщения. Советские Архангельск, Петроград и Москва не забывали о людях на «Соловье Будимировиче».
Архангельск, 29 февраля… Сообщаю: «Канада» срочно готовится к вам на помощь. Ремонт и снабжение ее надеюсь закончить около 5 марта. Таким образом, «Канада» может быть вблизи вас около 15 марта. «Пожарского» послать не можем, но Всероссийское Советское правительство приняло все ваши и мои заявления к сведению и уже вошло в переговоры с Англией и Норвегией относительно посылки экспедиции за вами. Впрочем, предложено послать и «Святогора». В данное время к вам организуется экспедиция на оленях с Вайгача. «Канада» была бы уже у вас, если бы ее не вернули белые.
Радиограммы всем, кто может помочь.
«Архангельск, 27 марта. Президенту Академии наук.
Продовольственная экспедиция, шедшая за олениной в устье реки Индиги на Тиманском побережье на пароходе ледокольного типа «Соловей Будимирович», погибает во льдах. На палубе выдающийся моряк Севера Ануфриев, женщины, дети, в количестве пассажиров всего 85 человек… Уголь сожжен, котлы потушены, помещения отапливаются деревом бочек, палубы. Радиотелеграммы подаются один раз в неделю последними запасами аккумуляторов. Провизия кончается, экспедиция умоляет о помощи. Состояние льдов согласно донесению погибающей экспедиции — торосы, поля толщиной два с половиной фута, полыньи. Помощь из Архангельска не может быть оказана за отсутствием угля, подходящих судов».