Каспер толкнул под столом Збигнева: Вуйка, когда он заведет рассказы, и всемирным потопом не остановишь.
– И вот надо же было случиться такой беде! – нацеживая себе пятую кружку, продолжал боцман. – Только что бедная женщина мужа потеряла, а тут – чуть обоих сыночков разом не лишилась. Вышли мы уже на большую воду, капитан с мостика не сходит, течение здесь – ого! – Висла шутить не любит! Вдруг слышу: плюхнулось что-то позади меня. Не успел оглянуться – опять что-то плюхнулось. А это, оказывается, старший сынок пани Барбары загляделся на что-то, перевесясь за борт, да и свалился в воду. А младший, долго не раздумывая, кинулся его спасать… Ну, не погибать же христианским душам! Прыгнул и я и обоих утопленников за чубы вытащил. Тот, постарше, дрожьмя дрожит от холода или с перепугу, а маленький – мне: «Как твое имя, добрый человек, чтобы мы знали, за кого молиться». Сам синий весь, руки заледенели, а он голову эдак закинул. «Капитана Берната имя, мол, он хорошо запомнил, но вот ему нужно знать имя ихнего спасителя!» А матушка его уже и талеры мне сует и крест нагрудный, весь в дорогих каменьях, на меня надевает. Только я ничего этого не принял. «Деньги, – говорю, – вам самим сгодятся. Вам, – говорю, – еще обоих сыночков надо на ноги подымать. Да и доченьки, я слышал, у вас есть, приданое нужно копить. А имя мое Якуб Конопка. Капитана нашего, верно, Рохом Бернатом звать, оба мы добрые католики, а не какие-нибудь басурмане, знаем, как человеку нужно в беде помочь!..»
– Капитан наш, а его отец, – кивнул боцман на Каспера, – великого благородства человек был: неустойку англичанину заплатил, а с вдовы за провоз ничего не взял.
«Ну, дай бог тебе счастья, добрый матрос, – говорит пани Барбара, а сама чуть руки мне не целует: не умеют бабы боцмана от простого матроса отличить! – Ни тебя, – говорит, – ни капитана твоего я вовек не забуду!» И верно, как после смерти отца стали тебя, Каспер, в эту академию Краковскую определять, так и торуньское купечество, и наши гданьские судовладельцы петицию в Краков послали, и видишь, какое дело, даже из самой Вармии гонец, говорят, был… Родня-то у женщины этой, оказывается, знатная… Да… Видел я потом этого утопленника своего – раза три или четыре. В Гданьске, в Кракове и опять же в Торуни… Славный такой из него юноша вымахал. Подходить, однако, я к нему не подходил: столько лет прошло, навряд ли, думаю, он меня узнает… Ан нет, оказывается, и он меня не забыл. Уже каноником случилось ему побывать у нас в Гданьске, так, верите ли, домишко наш на набережной разыскал… Я в ту пору, на жалость, в плавании был, так он не погнушался: с моей пани Якубовой часа два просидел…
А в прошлом году на освящение фрегата «Торунь» собралось в Гданьске народу видимо-невидимо: как же, сам епископ вармийский прибыл корабль святить! Духовенства как в Рим понаехало! Смотрю – в толпе знакомое лицо. Приглядываюсь, а это он, мой утопленник!.. Сановитый такой из себя… Узнал я его, но виду, конечно, не подаю: гданьщанин должен свой гонор иметь. А он, как заметил меня в толпе, сейчас же ко мне. «Спаситель мой», мол, и всякие такие слова. Про капитана Берната спрашивает. Объяснил я ему, что помер наш капитан, а сыночка его, Каспера, в Краковскую академию приняли. «Не иначе, – говорю, – какая-то сильная рука ему помогала». А он и бровью не повел. «Это, – говорит, – хорошо, что сын славного Берната в такой славной академии учится». Увязался за мной на «Ясколку». «Не та наша „Ясколка“ теперь», – отговариваю я его. И он, верно, посмотрел, посмотрел, да и говорит мне: «Пан Якуб, если будет у тебя что не ладиться с твоим горе-капитаном, приезжай к нам в Вармию. Польская корона, конечно, побогаче, но и наш диацез не пасынок у святого отца в Риме: две каравеллы у итальянцев купили, третий – палубный – в Гданьске достраивается. Хорошие моряки нам нужны». И вот, как вышли у нас нелады с твоим отчимом, – пан Конопка со зла даже сплюнул наземь, – я и собрался в Вармию. И еду я, – боцман весь как-то приосанился, – еду я, – откашливаясь, повторил он, – к его преподобию, племяннику самого вармийского владыки, канонику Миколаю Копернику!
– Пан Езус! Это специально для Збигнева и Каспера новость! Только наладился соснуть, так на тебе! – проворчал Сташек, который положил было уже голову на стол.
И трое его товарищей слушали боцмана пятоё через десятое, а тут с них и сон и хмель как ветром сдуло. У Каспера сердце чуть не выскочило из груди.
– Матка бозка Ченстоховска! – закричал он, бросаясь к пану Конопке. – Вуек, Вуек, ты знаешь Миколая Коперника! Что же ты молчал? Збышек, как тебе это нравится!
Однако Збигневу это не нравилось. Дело в том, что перед самыми святками профессор Ланге, руководитель обоих студентов, зазвал как-то Збышка и Каспера к себе.
«Перекреститесь, мои молодые друзья, – сказал он, – вознесите молитву святому Кристофору, нашему покровителю… Тление и ржа разъедают железо… А что мы можем противопоставить тлению и рже, разъедающим неопытные души?»
Каспер тихонько подтолкнул Збигнева в бок.
«Начинается!» – шепнул он. Однако, скромно опустив глаза, произнес фразу, которой дожидался от него Ланге: – Веру, господин профессор, святую безотчетную веру и доверие к нашим руководителям».
«Вот, – сказал профессор, постукивая пальцем по небольшой тетрадке, лежавшей перед ним на столе, – надеюсь, что не смущу ваши чистые души, показав вам это богомерзкое измышление лжеученого астронома! Полагаю, что как ни мало пробыли вы под моим руководством, но уже сейчас вы сможете опровергнуть каждое положение этого „Малого комментария…“
Каспер тогда чуть не присвистнул от удивления: еще прошлым летом в Гданьске он слыхал об ученом муже из Торуни – Копернике, который в своем сочинении «Малый комментарий» пытается опровергнуть научные положения Птолемея.[4] Однако какие доказательства приводит Коперник, никто не мог объяснить Касперу толком.
«И, стыдно сказать, этому недоучке, этому гуляке, который десять лет шатался по Италии да проедал и пропивал деньги вармийского капитула, самые знатные люди королевства доверяют составление гороскопов! – развел руками Ланге. – А ученые и знающие люди вынуждены пользоваться крохами, кои упадают с его стола! Статочное ли это дело, что профессор ваш отрывается сам и отрывает своих помощников от занятий и разъезжает на собственные средства по замкам грубых тевтонских рыцарей, чтобы за год составить два-три гороскопа, а Миколай Коперник, который, я сам слышал, высказывался, что гороскопы он составляет только для того, чтобы набить руку на пользовании астрономическими приборами, я говорю – этот выскочка, внук простого медика из Шлёнзка, получает десятками приглашения от самых знатных людей королевства!»
«Вы разрешите мне заглянуть в его творение?» – протянул было Каспер руку к истрепанной тетрадке.
«Потом, потом! – Профессор тотчас же свернул рукопись. – Я сперва сам разберусь в его лжеучении… О-о, не будь он племянником вармийского владыки, он давно бы отведал, чем пахнет дымок святой инквизиции!»
Разговор этот происходил неделю назад.
Имя Коперника было тогда для Каспера таким же высокочтимым, но и чужим, как имена Аристотеля,[5] Птолемея или Филолая….[6] Ученый человек, и ничего больше!.. И вот – подумать только! – Вуек едет к этому самому Копернику!
4
Птолемей Клавдий (II в) – знаменитый древнегреческий ученый, сочинения которого в области астрономии, географии, оптики имели огромное значение для развития многих наук.
5
Аристотель (384–322 до н. э.) – величайший древнегреческий философ, астроном, математик. Имел огромное влияние на всю средневековую науку.